— Да. — От крика я осип. Хотелось есть, но сперва — смочить саднящее горло. — Пить… может кто-нибудь помочь страждущему?

Уайрман протянул мне одну из больших бутылок с водой «Эвиан». Я покачал головой.

— Пепси.

— Ты уверен, мучачо? Вода, возможно…

— Пепси. Кофеин. — Не единственная причина, но я полагал, что хватит и этой.

Уайрман отставил «Эвиан» и дал мне пепси. Газировка была тёплой, но я ополовинил банку, рыгнул и сделал ещё глоток. Оглянулся и увидел только моих друзей и грязный коридор. Не нашёл в этом ничего хорошего. Наоборот, пришёл в ужас. Моя рука (вновь она осталась у меня одна) одеревенела и тряслась, словно я работал ею не меньше двух часов, но тогда куда подевались рисунки? Я боялся, что без рисунков всё увиденное растает, как сон. И ради этой информации я рисковал даже большим, чем жизнь. Я мог лишиться рассудка.

Я попытался подняться. Боль пронзила голову в том месте, где я ударился о стену.

— Где рисунки? Пожалуйста, скажите мне, где рисунки?

— Расслабься, мучачо, вот они. — Уайрман отступил в сторону и показал мне неровную стопку листов, вырванных из альбомов. — Ты рисовал, как одержимый, закончив рисунок, вырывал его и продолжал. Я их собрал и сложил.

— Хорошо. Отлично. Мне нужно поесть. Я умираю от голода. — И судя по ощущениям, я говорил чистую правду.

Джек огляделся. Чувствовалось, что ему не по себе. Послеполуденный свет, который падал на лестницу и холл перед ней, когда я взял Новин с колена Джека и отошёл в коридор, заметно померк. Ещё не стемнело (нет, подняв голову, я увидел, что небо синее), но не вызывало сомнений, что вторая половина дня либо заканчивается, либо уже плавно перетекла в вечер.

— Который час? — спросил я.

— Четверть шестого, — ответил Уайрман, даже не посмотрев на часы, и я понял, что сверялся он с ними постоянно. — Заход солнца через пару часов. Плюс-минус. Поэтому если они выходят только ночью…

— Думаю, что да. Времени хватит, и мне всё равно нужно поесть. Из этих развалин мы можем выбираться. В доме делать больше нечего. Хотя нам, возможно, понадобится лестница.

Уайрман вскинул брови, но вопроса не задал.

— Если мы где её и найдём, так только в амбаре. Отсюда следует, что время нас всё-таки поджимает.

— А что делать с куклой? — спросил Джек. — С Новин?

— Положи её в коробку-сердце и возьми с собой, — ответил я. — Она заслуживает того, чтобы мы отвезли её в «Эль Паласио» к другим вещам Элизабет.

— Где наша следующая остановка, Эдгар? — полюбопытствовал Уайрман.

— Я вам покажу, но сначала о другом. — Я указал на пистолет под ремнём Уайрмана: — Эта штуковина заряжена, верно?

— Абсолютно. Новая обойма.

— Если цапля вернётся, я хочу, чтобы ты её пристрелил. Первым делом.

— Почему?

— Потому что это её цапля. Персе использует птицу, чтобы следить за нами.

Мы покинули дом тем же путём, каким и вошли в него, и попали в ранний флоридский вечер, полный ясного света. Над головой синело безоблачное небо. Под солнцем Залив сиял серебром. Через час или около того сияние начнёт тускнеть, превращаться в золото, но пока до этого не дошло.

Мы поплелись по бывшему Бульвару пьяницы, Джек нёс корзинку для пикника, Уайрман — пакет с едой и альбомы «Мастер», я — мои рисунки. Униола что-то шептала нашим ногам. Тени тянулись за спинами к развалинам особняка. Далеко впереди пеликан заметил рыбу, сложил крылья и спикировал, как штурмовик. Цапли нигде не было видно, да и Чарли-жокей исчез. Но когда мы добрались до гребня, после которого тропа раньше полого спускалась, лавируя между дюнами (теперь эрозия превратила пологий участок в крутой обрыв), мы увидели кое-что ещё.

Мы увидели «Персе».

Корабль стоял на якоре в трёхстах ярдах [274 м] от берега. Со свёрнутыми новенькими парусами. Покачивался с борта на борт, словно маятник часов. С того места, где мы вышли к берегу, нам не составляло труда прочитать название корабля, выведенное в носовой части по правому борту: «Персефона». Парусник казался покинутым, и я полагал, что так оно и было: в дневное время мертвецы оставались мертвецами. Но Персе мёртвой не была. В этом нам крепко не повезло.

— Господи, он словно выплыл с ваших картин, — ахнул Джек. Справа от тропы была каменная скамья, едва видимая среди кустов, которые выросли вокруг. Сиденье оплели лианы. Джек плюхнулся на неё, таращась на парусник.

— Нет. — Я покачал головой. — Я рисовал настоящий корабль, а ты видишь маску, которую он натягивает в дневное время.

Уайрман стоял рядом с Джеком, прикрыв глаза ладонью. Потом повернулся ко мне:

— Они видят его с Сан-Педро? Не видят, правда?

— Может, некоторые и видят, — ответил я. — Смертельно больные, люди с психическими отклонениями, временно не принимающие свои лекарства… — Тут я подумал о Томе. — Но он приплыл за нами — не за ними. Этой ночью мы должны покинуть на нём Дьюма-Ки. Дорога закроется для нас, как только зайдёт солнце. Живые мертвецы, возможно, находятся на «Персефоне», но в джунглях хватает других тварей. Некоторых… как паркового жокея, создала в детстве Элизабет. Другие появились после того, как Персе вновь проснулась… — Я запнулся. Не хотел говорить, но сказал. Считал, что должен: — Вероятно, каких-то нарисовал я. Свои Буки есть у каждого.

А подумал я о скелетах, которые тянулись руками к лунному свету.

— То есть по её плану мы должны покинуть остров на корабле, так? — спросил Уайрман.

— Да.

— Отряд вербовщиков во флот? Как в доброй старой Англии?

— Очень похоже.

— Я не могу, — покачал головой Джек. — У меня морская болезнь.

Я улыбнулся и сел рядом с ним.

— Морские вояжи в наш план не входят.

— Это хорошо.

— Ты можешь вскрыть курицу и оторвать ножку?

Он выполнил мою просьбу, и они наблюдали, как я сожрал сначала одну ножку, потом вторую. Я спросил, не хочет ли кто грудку, а когда оба отказались, принялся за неё. Съев половину, подумал о моей дочери, которая, бледная и мёртвая, лежала в Род-Айленде. Продолжил есть, периодически вытирая жирную ладонь о джинсы. Илзе меня бы поняла. Пэм — нет, Лин, вероятно, тоже нет, но Илли? Да. Я боялся того, что ждало впереди, но знал, что Персе тоже боится. Если бы не боялась, не прилагала бы столько усилий, чтобы не пускать нас сюда. Наоборот, приняла бы с распростёртыми объятиями.

— Время идёт, мучачо, — напомнил Уайрман. — День на исходе.

— Знаю, — ответил я. — И моя дочь умерла навсегда. Я всё равно голоден. Есть что-нибудь сладкое? Торт? Печенье? Грёбаные леденцы?

Ничего не было. Я удовлетворился ещё одной банкой пепси и несколькими ломтиками огурца в соусе «ранч», хотя по виду и по вкусу он мне всегда напоминал чуть подслащённую соплю. Но по крайней мере от головной боли избавиться удалось. Образы, что пришли ко мне в темноте (те самые, что столько лет хранились в набитой тряпками голове Новин), таяли, но я без труда мог восстановить их по рисункам. Я в