Утром Окелос был все еще в мрачном настроении. Он и не подумал отправиться в шахту. Еще до того, как солнце перевалило через горы, он уже слонялся по дому.

Эпоне было жаль его. Он очень любил Бридду и глубоко переживал ее смерть. Она вспоминала, как брат когда-то играл с ней, всячески заботился о ней, и как часто она гордилась им после каманахта.

Когда в ответ на какое-то безобидное замечание Ригантоны Окелос проворчал что-то еле слышное, мать вышла из себя. Она и сама была в скверном настроении. Теперь, когда Бридды больше нет, она почти не сможет отлучаться, придется следить за огнем и маленькими детишками; а за дверью сияло горное утро и воздух пьянил, как вино. Бридду должны были бы принести в жертву маркоманни, а не кельты. Повешенная на дереве, она умерла бы медленной мучительной смертью. Именно такую она и заслужила.

– Что ты путаешься у меня под ногами? – сердито спросила сына Ригантона. – Как я могу что-нибудь делать, когда в доме торчит взрослый человек? Туторикс, вели ему убираться отсюда; меня тошнит от одного его вида.

Туторикс и сам, мешая домашним хлопотам, в это утро умывался и одевался необычайно долго.

– Ступай в соляную шахту, – велел он, бросив суровый взгляд на старшего сына. Это было повеление, не просьба. Со смертью Бридды все в доме сразу переменилось. Окелос потерял свое прежнее положение. Отныне он не женатый человек и вынужден есть то, что ему приготовит мать. Если он прогневает Туторикса, тот может прогнать его из дома, и ему придется жить одному, без жены в хижине, не взяв с собой никаких дорогих вещей, кроме тех, что нажил он сам, а дом Туторикса, в случае его смерти, будет принадлежать Алатору.

Окелос надел шахтерские одежды и вышел из дома. Но вместо того, чтобы направиться к шахте, он остановился снаружи и стал смотреть на почерневшее место на площади, где накануне горел погребальный костер. Эпона, последовавшая за ним, с состраданием увидела в его глазах горькое отчаяние.

Ей захотелось утешить его.

Она подошла к нему и тихо сказала:

– Не горюй о Бридде. Она снова счастлива и смеется по-прежнему.

Он удивленно взглянул на нее.

– О чем ты говоришь?

– Я видела Бридду сегодня ночью. Я побывала в других мирах… она там. Я была вместе с ней.

– Такого не может быть.

Спина у Эпоны как будто одеревенела; в мягких линиях ее подбородка проглянуло что-то жесткое.

– Да, была. Клянусь.

Ей пришлось это сказать, чтобы он ей поверил и утешился.

Окелос схватил ее правой рукой за предплечье, крепко стиснул.

– Ты и впрямь ее видела? Ты можешь бывать в других мирах?

Только тут она осознала, на что притязает. Она не хотела продолжать этот разговор, но Окелос все больней сжимал ее предплечье.

– Да, – призналась она, опустив глаза. – Во всяком случае, сегодня ночью это мне удалось. Но я не знаю, смогу ли когда-нибудь повторить то же самое, да в этом и нет никакой необходимости. К тому же это не слишком… приятно.

– Стало быть, ты друидка, а мы даже никогда не подозревали об этом, – вибрирующим от волнения голосом произнес Окелос.

Она откачнулась.

– Нет, задатки друидки проявляются еще в раннем детстве.

– У тебя они проявились позднее, вот и все. Но у тебя есть дар, Эпона. Только подумай, что ты можешь совершить с его помощью.

– Я ничего не хочу совершать, – сказала она. – Я хочу позабыть о своем даре, и я, конечно же, не хочу стать на всю жизнь жрицей. У меня другие замыслы.

– Ты совсем еще девочка, и сама не знаешь, что лучше всего для тебя. Какие у тебя могут быть замыслы?

Она подняла подбородок.

– Я знаю, что именно лучше всего для меня. Всю свою жизнь прожить в Голубых горах.

– Вот видишь. Ты можешь остаться лишь как друидка, тогда тебя не выдадут замуж за человека из другого племени, ибо наше племя будет дорожить тобой. Гутуитеры вообще не выходят замуж, чтобы им не пришлось вынашивать в своем чреве детей, ибо это мешает им слышать голоса духов. Ты останешься здесь, будешь нам помогать, и…

– Я очень жалею, что заговорила с тобой об этом. Ты не понимаешь. Я не намерена отказываться от замужества и жить в доме с другими женщинами. У меня есть свои замыслы, о которых я не хочу с тобой говорить, и я прошу тебя никому не рассказывать, что я побывала в других мирах. Забудь об этом. Это было наваждение, сон, и ничего больше.

Окелос сузил глаза.

– О нет, сестра. Ты поклялась.