– За твою поимку на юге назначена высокая цена, женщина. Вот уже больше года некий фракиец по имени Проватон только и говорит, что о тебе. Его дядя, богатый скотовод, даже отправил небольшой отряд на восток, на твои поиски, но им не повезло: они встретились со скифами и лишились и лошадей, и голов. Все знают о тебе, кельтская женщина; на всех конных ярмарках, во всех торговых центрах только и толков, что о тебе. И когда прошел слух, что тебя видели в здешних местах, мои люди и я решили сами заняться твоими поисками. Мы продадим тебя за хорошую цену. В этом году на невольничьем рынке не будет выставлено ни одной такой ценной рабыни, как ты, верно, ребята? – Он, ухмыляясь, оглянулся через плечо на своих товарищей, разделяя с ними свое ликование, как собирался разделить предполагаемую выручку за нее; и в этот момент, когда внимание его было отвлечено, Эпона прыгнула на него.

Так неожидан и силен был этот прыжок, что ей удалось вырваться из рук державших ее людей. Они тотчас же попытались ее схватить, но к этому времени, воспользовавшись переполохом, Дасадас тоже освободился и ловко орудовал своим кельтским мечом и кинжалом. Никто не ожидал, что беременная женщина может так быстро двигаться и так яростно сражаться. Эпона не стремилась никого убивать; разя своим кинжалом, она только стремилась пробиться сквозь окружающих ее даков и достичь своего серого скакуна, который, к ее величайшему удивлению, не ускакал вместе с кобылами, как это сделал гнедой конь Дасадаса.

Когда ее вновь окружили, она резко свистнула, и конь сразу же откликнулся на ее призыв. Его атака была для даков такой же неожиданной, как и ее собственная, и они попятились перед его взметнувшимся вверх туловищем и разящими копытами. Он мгновенно повернулся и выбежал из расступившегося круга людей. Эпона не успела вскочить на него; скрежеща зубами, она бежала рядом с ним, держась за его гриву. К ней тут же присоединился Дасадас; что-то крича, он подсадил ее плечом, она легла на седло, а вопящий скиф уселся сзади нее, прикрывая ее своим телом. Быстро оправившись от смятения, даки кинулись за ними, меча на ходу свои копья, но у пеших воинов не было никаких шансов догнать быстроногого скакуна.

Что-то – видимо, копье – вонзилось в тело Дасадаса, он глухо застонал, но удержался на лошади. Опустив голову и прижав уши к голове, серый стремительно мчался прочь от преследователей, одновременно стремясь догнать молодого жеребца, убежавшего с его кобылами. Как его обучали, он остался со своей наездницей, прикованный к ней незримой цепью, и как только она очутилась на его спине, его ничто уже не могло удержать. Мысль о том, что соперник увел его кобыл, вытеснила все остальные.

Серый несся с такой скоростью, что даки быстро оказались далеко позади еле различимыми черными точками, только тогда наконец Эпона смогла подхватить развевающиеся поводья; ей стоило большого труда заставить серого коня хоть немного замедлить свой бег. Дасадас сидел, обнимая ее руками, навалившись на нее всем телом, а его голова билась о ее спину. Сама она чувствовала ужасную раздирающую боль в животе, перед глазами ее плясали пятна света, но она не сдавалась: пока они все не будут в безопасности, надо держать себя в руках.

Они подъехали к густому подлеску. Эпоне удалось остановить жеребца, затем направить его в лес. И все это время он громко ржал, призывая своих кобыл.

Она соскользнула со спины коня и крепко привязала его к дереву, затем бессильно опустилась наземь, испытывая сильное головокружение и недомогание. Дасадас полулежал на хребте коня, и когда тот беспокойно задергался и заплясал, стараясь оборвать привязь, скиф с глухим стуком, словно куль с мукой, повалился вниз.

Эпона подползла к нему. В его боку зияла рваная рана, откуда торчал обломок копья. Эпона слышала, как что-то клокочет в его груди, и видела, как в его открытом рту вздувались и лопались кровавые пузыри.

– Дасадас, Дасадас!

Он чуть приоткрыл глаза, но у нее было такое впечатление, будто он ее не видит.

Боль в животе, и без того резкая, еще усилилась и распространилась на спину, казалось, будто кто-то сжимает ее могучими руками. Дасадас облизывал иссохшие губы, причмокивал, видимо, прося воды. Она припала к Земле-Матери. Только к ней и могла обратиться измученная Эпона, только это ей и оставалось. Она вдруг почувствовала еще большую усталость. Она прижала лицо к земле, вдыхая запах грязи, моха и мертвых листьев, и стала ждать.

И силы начали понемногу к ней возвращаться.

Наконец она смогла подняться на четвереньки, а затем, вся дрожа, и на ноги. И тут услышала отдаленное журчание какого-то ручья. У маленького ледяного ручья она опустилась на колени и стала ополаскивать лицо, пока не почувствовала себя лучше. Затем она вымочила подол своего старого шерстяного кельтского платья и, вернувшись к Дасадасу, выжала воду в его открытый рот. Она решила, что, когда чуточку окрепнет, наполнит водой пустой бурдюк, висящий на боку жеребца, и они отправятся на поиски остальных лошадей.

Если Дасадас сможет ехать…

«Ты перейдешь в другую жизнь, захлебнувшись собственной кровью на берегу мутной реки», – однажды предсказал ей Кернуннос.

Дасадас был, несомненно, тяжело ранен, но Эпона даже не знала, как лечить такие раны. Она поискала тысячелистник, чтобы приложить его к ране, но так и не нашла.

Она положила руки на его тело и, сосредоточившись, попыталась помочь ему своим духом, но не ощутила в нем ожидаемого прилива сил.

«Мой дар не распространяется на людей, – печально вздохнула она. – Только на животных».

И тут боль пронзила ее с такой неистовой силой, что она скорчилась в три погибели, позабыв обо всем на свете, видя лишь кружащиеся звезды и ощущая жаркую, душную тьму.

Открыла глаза она уже в предутренних сумерках; ее голова покоилась на коленях Дасадаса. Скиф нашел в себе силы упереться спиной о ствол высохшего дерева, он смотрел на нее с глубоким состраданием.

– Мы ранены, Эпона, – с трудом выдавил он.

– Ранен только ты… А у меня… я думаю, что у меня начинаются роды, Дасадас.

Его глаза широко распахнулись.

– Здесь? Сейчас? Но Дасадас не может тебе помочь. Слишком слаб… – Он закашлялся, словно в