шаманы обладают белым тальтосом, только они умеют петь и танцевать…

С этими словами он закружился в стремительном танце, ударяя по жреческому барабану, подвешенному на ремешках к шее, а вокруг его тела развевались хвосты белых лошадей. Присоединившись к нему, другой шаман стал отбивать монотонный, неприятный и даже болезненный для слуха ритм.

В них не было никакой гармонии. Никакой симметрии, никакого согласия с общим узором.

Эпона стояла неподвижно, пока танец как бы сам собой не прекратился, после чего двое шаманов вновь принялись осаждать ее вопросами, стараясь разоблачить ее невежество. Было совершенно ясно, что они не допустят открытой дискуссии, с тем чтобы впоследствии вынести хорошо обоснованное решение, как это сделал бы совет племени кельтов. Но чего можно ожидать от этих кочевников, которые оставляют бразды правления в руках немощного старика, вместо того чтобы выбрать вместо него сильного молодого человека. Не приходится удивляться, что шаманы забрали в свои руки всю власть над племенем.

Удивительно только, что Кажак считает, что она, Эпона, может в какой-то мере изменить сложившееся соотношение сил. И все ж благодаря серому коню это и в самом деле стало возможным.

Цайгас протянул руку, указывая на большой, гладко отполированный камень. Затем он возложил на него свои пальцы и начал читать заклинание. Сквозь его сомкнутые пальцы протиснулись несколько камушков; затем камушки полетели градом, образовав небольшую кучку у его ног. Но, когда он поднял руку, полированный камень оказался на месте, целый и невредимый.

Глаза шамана зажглись ликующим блеском.

– Таково волшебство шаманов, таков их тальтос, их волшебство, – запел он, ритмично кивая головой и растягивая в усмешке губы между намалеванными клыками.

«Простой фокус, – подумала Эпона. – В действительности Мать-Земля не допустила бы ничего подобного, ибо это лишено всякого смысла. Он хочет одурачить меня своими фокусами».

Друиды пренебрежительно отнеслись бы к таким трюкам, то же чувство испытывала и Эпона. Нет, она не прибегнет к столь очевидному обману; серый подсказал ей гораздо лучший путь.

Вновь посыпались вопросы, разя ее точно кинжалы, и она уже даже не пыталась отвечать на них серьезно. Она использовала обычные в таких случаях кельтские уловки, избегая прямых ответов, блуждая по заманчиво красивым дорогам и окольным тропам. Когда Цайгас спросил, как она исцелила умирающую лошадь, какие заклинания для этого употребляла, какие знаки чертила на земле, чтобы оградить животное от вторжения в него демонов, она совершенно невпопад ответила рассказом о тягловом кельтском пони, который заблудился в Голубых горах.

У шаманов не хватило терпения дождаться завершения этого рассказа. Они не смогли получить от Эпоны прямых ответов, во всяком случае того, что они считали прямыми ответами, и это подтвердило их подозрение. Она ничего не знает, ничего не умеет и, конечно же, не владеет никакой силой. Она не может внушать ни страха, ни уважения и никак не может помешать их замыслу полностью опорочить Кажака в глазах Колексеса.

Они скажут старому князю, что самый любимый среди нескольких его сыновей пытался его обмануть, выдавая простую женщину за ценное сокровище, добытое им в походе, и Колексес прикажет Кажаку отделиться, лишив его своего княжеского покровительства.

В этом случае, разумеется, его лошади останутся в табуне Колексеса. И бразды правления останутся в руках шаманов.

В предвкушении своей победы шаманы утратили бдительность. В отличие от кельтов они не обращали внимания на мелкие, казалось бы, подробности. Не замечали, как глаза Эпоны вновь и вновь обращались к неплотно закрытому ею входному отверстию, через которое она могли видеть дневной свет. Не замечали, как она принюхивается.

Когда они решили, что выяснили все им необходимое, они отпустили Эпону.

– Возвращайся в шатер Кажака, – велел ей Цайгас. – Ты простая женщина, чья жизнь или смерть зависит от воли Кажака, так же, как жизнь или смерть Кажака зависит от воли Колексеса. Ты ничто, даже меньше, чем ничто, кельтская женщина.

Шаман плюнул ей на грудь и вытолкал ее из шатра.

Когда она вышла наружу, сердце ее упало. Хотя небо выглядело бледным и безжизненным, его недавняя голубизна поблекла, она не могла заметить никаких признаков надвигающейся грозы. Воздух был спокоен и даже слегка нагрет тусклым солнцем, лежавшим на юге. Неужели конь ошибся?

Нет, нет, ошибка исключена, успокоила она себя, не может же она потерять свое единственное оружие.

Она обернулась назад и поглядела на шаманов, которые следили за ней из входного отверстия.

– Волшебство кельтов непохоже на волшебство шаманов, – сказала она, повысив голос, чтобы привлечь внимание всех окружающих. Если то, что она замышляет, удастся, а оно не может не удастся, ей понадобятся другие свидетели, кроме шаманов. Магия обычно вершится в уединении, но эти кочевники признают ее магическую силу, только если она проявится открыто, так, чтобы они могли видеть ее своими невежественными глазами.

«Будь сейчас со мной», – воззвала она к своему духу.

Воздев руки, она начертала в воздухе первые знаки. Вдруг насторожившиеся шаманы пристально за ней наблюдали, но не делали никаких попыток остановить ее. Ну что она может совершить, эта кельтская женщина?

Закрыв глаза, она постаралась услышать дальний шум ветра. Постаралась увидеть движущуюся над землей дождевую завесу; уловить запах разлитой в воздухе влаги.

Она почувствовала, что вокруг нее собирается толпа, наблюдающая за странным зрелищем, но ничего другого не происходило.

«Я поступила глупо, затеяв все это», – сказала она себе.

«Замолчи, – велел ей дух. – Ты знаешь, что надо делать; делай же! ВЕДЬ ТЫ ДРУИДКА».