прихожую, осторожно укладывая их на ступеньки, и вернулась за очередной партией.

– Не забудь книги по медицине и захвати счета с отцовского стола, – попросила ее на ходу Шошанна, взбегая вверх по ступенькам за дорожными сумками и небольшим сундуком, в который они собирались сложить книги, а также платья, ночные рубашки, отрезы фланели, постельное белье, подушки, ватное стеганое одеяло, корзинку для рукоделия и медицинскую сумку.

Выйдя из комнаты, девушка позвала Тома, уже поднимавшегося по лестнице с перекинутым через плечо, стонущим и рычащим Фултоном Крейном в полубессознательном состоянии. Шошанна нащупала пульс опекуна, приподняла веки, осмотрела глаза.

– Как ни жаль, будет жить. Брось его на кровать, Том, и оставь на попечение Нелли и служанок. Снеси вниз этот сундук.

Прошло сорок минут с первого глотка Фултона Крейна до закончившихся сборов Шошанны и Фебы, готовых покинуть, и, возможно, навсегда, единственный в их жизни дом.

Нелли заплакала первой, к ней присоединилась Феба, затем кухарка и миссис Грей, позже всех – Шошанна. Том, гордо восседавший на месте кучера, тепло закутался в тяжелое пальто и меховую шапку, принадлежавшие его прежнему хозяину. Шошанна приказала ему взять их и в ответ на его возмущенные возражения настойчиво потребовала:

– Забери всю одежду отца. Пусть она достанется тебе или американским солдатам, но только не этому человеку!

Убежденный здравым смыслом этого замечания, Том набил сундук всем, что поместилось туда, и привязал его на крышу повозки.

– Мисс Шошанна, – напомнил он хозяйке, а на самом деле обращаясь ко всем плачущим женщинам, – пора отправляться.

Шошанна плотнее запахнула плащ.

– Том прав – нельзя терять время. Поднимайся в экипаж, Феба. Миссис Грей, Нелли, помните, он будет плохо себя чувствовать большую часть дня, так плохо, что ему будет все равно, живы мы, и даже он сам, или нет. Вечером, когда сможет выпить чаю, заварите ему настоящий китайский, который я приберегла для этого случая, и всыпьте туда снотворный порошок, только не переусердствуйте, помните, что в сочетании с теми травами, которые он уже выпил, это может убить его. Крейн проспит до завтрашнего дня и уже ни за что не сможет догнать нас. И не забудьте, все вы были чем-то очень заняты в то время, когда мы уезжали, и не имели представления о том, что мы замышляем. Таким образом, он не сможет ничего доказать в отношении вас всех, кроме Тома, ну а Том будет с нами.

Она поднялась в экипаж, Том тронул его, девушки наклонились к окну и махали до тех пор, пока слуги не исчезли из вида.

Слывя справедливым человеком, Джеймс Дуглас Гленденнинг никогда не упрекал часто беременевшую жену Дженни Марию за то, что она принесла ему только двух сыновей из восьми родившихся детей, виня в этом только злосчастные повороты судьбы.

Трое его детей умерли в младенческом возрасте, три дочери и два сына выжили, но даже при этом условии та же самая коварная судьба не прекратила попыток злонамеренно вторгаться в дела Джеймса Дугласа Гленденнинга.

Роберт Брюс, долгожданный наследник, зачатый до того, как его изнуренная и измученная мать пришла в себя после рождения шестой дочери, рос бледным, болезненным мальчуганом, а не тем крепышом, каким отец представлял его в своем воображении, чтобы когда-то стать хозяином Глен-Оукса, фамильного поместья в округе Джеймс, штате Вирджиния, расположенном в десяти милях от шумной столицы колонии Вильямсбурга.

Отцу хотелось здорового сына с фамильными чертами Гленденнингов: огненно-красными волосами, быстрого на ногу, уверенно сидящего в седле, смышленого и отважного, и такого решительного, что, глядя на него, отцовское сердце пело бы от радости.

Бедный же Робби выглядел болезненным с того момента, как показался из утробы матери, так что даже акушерка мрачно предрекала:

– Ни за что не выживет.

Две сестры Джинни Марии – старые девы, жившие вместе с ними, – а также тетя Джеймса Дугласа, тоже старая дева, эхом повторили это горестное стенание.

Однако Джинни Мария, прижав жалкое худенькое тельце ребенка к груди, сердито сверкнув прекрасными серыми глазами, бросила им вызов.

– Будет жить! – заявила она. – Мой хороший маленький Робби будет жить.

Когда Робби, по-прежнему хрупкому и болезненному, исполнилось два года, родился второй мальчик, вошедший в мир с громким криком, сердито размахивая обоими кулачками, – пухленький маленький комочек с лысой головой, по которой от лба до затылка проходила длинная прядь волос, как у индейцев- могавков, огненно-красного цвета, типичного для мужчин рода Гленденнингов. Повторились и другие черты: зеленого цвета глаза, ястребиный гленденнинговский нос, закрывавший половину его крошечного лица.

Мальчуган рос смышленым и живым, таким же непослушным, как и бесстрашным; к пяти годам стал самым быстроногим из всех своих сверстников, а к восьми – бесстрашно ездил верхом на лошади, держась в седле, как взрослый мужчина.