Громыхает дождь по днищу баркаса, словно 4-я пролетарская кавалерийская имени товарища Ворошилова дивизия по Крещатику идет.
Жар-птица зубами в такт дождю дрожит. И Дракон тоже. Самое время в парус забраться, укутаться, согреться. Одежды на них совсем немного, но пропитана та одежда водой морской и дождевой. Мигом парус перемочишь.
– Знаешь, подружка, у нас с тобой спецзадание. Давай не стесняйся. В темноте я тебя все равно не вижу. Раздевайся вся. Я выжму одежду твою и свою, а ты в парусе погрейся. И мне место грей.
– Адольф Гитлер пойдет на восток… И там сломает шею, – зачем-то тихо повторил чародей.
Толпа молчит грозовым молчанием.
Чародей как-то потерянно оглянулся, поклонился публике полупоклоном, как бы извиняясь за неудачную фразу, и в давящей тишине ушел за занавес.
Он прошел мимо ошалевшего полицейского с дубиной. Отшатнулся полицейский, не зная, как поступить… Позади чародея толпа молчала еще никак не меньше полной минуты. За эту минуту Рудольф Мессер снял с гвоздика пальто и шляпу и пошел к не артистическому выходу, а к центральному. Тут-то и настигли его дикий рев и топот.
Прижалась Настя к нему, к голому, дрожит.
И он ее обнял. Теплее обоим.
Он ей: «Спи».
Она ему: «У тебя губы соленые. У меня тоже?»
Сам сообразил чародей или кто ему сверху подсказал, но взревел он яростным воплем, сжал кулаки, побежал впереди ревущих, выкрикивая проклятия. А навстречу толпе уже прет размашистой рысью с переходом в галоп конная полиция. Уже свистят полицейские свистки дерущим уши свистом. Уже сиренами машин улицу затопило. Уже хватают каких-то. Уже дубинами молотят.
– Где он?! – толпа орет.
– Где он?! – Мессер орет.
Озверели бюргеры законопослушные, крушат все, что на пути попадается. Рядом опознали кого-то, и сразу там клубок мелькающих рук и ног. И вопль над клубком:
– Ах ты, Мессер!
А Мессера за рукав красавец белобрысый потянул и пасть уже разинул для вопля. Но не вопит еще. Потому не вопит, что не верит пока своей удаче открывателя. Каждому открывателю пять секунд требуется для того, чтобы сначала самому открытием насладиться, а уж потом возвестить об открытии всему миру. Мессеру для самозащиты чародейством бы своим прикрыться. Но в такой момент забыл он о чародейских наклонностях. А вот о чем не забыл, так это о кулаке своем, не то что пудовом, но увесистом. И пока красавец открытием своим упивался, пока растягивал челюсти для вопля победного, хрястнул его Мессер не по-чародейски, а по рабоче-крестьянски. Промеж глаз. Хрястнул так, что на мгновение озарилось и просветлело черное небо над столицей Третьего рейха. От удара такого согнуло красавца и понесло назад с разворотом. И тут же замелькали над ним кулаки и зонтики:
– Ах ты, Мессер!
Чародей же шляпу ниже бровей не напяливал, нос в воротник не прятал, но орал громче других:
– Вот он, Мессер! Бейте его! В полицию тащите! Вот еще один!
Потом были долгие дни и ночи. Был мерзкий дождь со снегом. Были ляпающие капли-снежинки. И арест.
Увидел ясно чародей угол мокрого дома и ротвейлера, суку, и не мог больше молчать – закричал, возопил.
И проснулся…
Сердце стучит, зубы стучат, дыхание срывается.
Страх успокаивая, осторожно оглянулся чародей, прислушался. Где это?
Темнота. Дождь стучит по железу, как тогда в Берлине. Мерцает свет синий. В Берлине такое же было. От полицейских машин. И зеленое мерцание было. От светофора. И холодно там было. А тут тепло и сухо. Где-то волны по железу: бу-бух. И дождь не по железным вывескам грохочет – по палубе. Это «Амурлес». Это коридор «А». Дракона и Жар-птицу чародей проводил. Теперь в коридоре «А» один остался. В каюте своей.
Где они сейчас, Настя с Драконом?
Согревается Настя. Вместе с теплом медленно, а потом все быстрее разливается в ее теле знакомое непреодолимое желание чего-то. Желание кусаться, целовать и царапать ненавистного человека, который обнимает ее. И она целует его губы. И кусает их.
Не спится чародею. Сел. Включил свет. Подушки под спину.
Протянул руку к полке книжной: давненько я «Майн кампф» в руки не брал. Чародей прочитал много книг. Он читал их быстро и по сотне раз. Это были или самые любимые, или те, которые не мог понять. Он раскрывал такую книгу на любой странице и начинал читать с того предложения, которое первым на глаза попалось. Вникал. Автор этой толстой книги, Адольф Гитлер, сразил чародея одиннадцатой главой второй части. Эту главу писал Гитлер, но дьявол явно позади стоял и рукою его водил. Написана глава выше человеческих возможностей. Написана тем, кто знанием сатанинским наделен, кто знает душу толпы, умеет повелевать толпами, кто находит в этом высшее наслаждение. Эту главу чародей всегда перечитывал с восторгом и светлой завистью. Остальные главы Мессер знал наизусть, но не считал, что полностью их понимает. Пришло время заняться этой книгой всерьез. Ему некуда спешить. Скоро Неаполь. После Неаполя долгое возвращение в Архангельск. Никто за чародеем не гонится. Никто не мешает. Достал из кладовки хлеба краюху, за долгое путешествие вконец зачерствевшую, покрутил в руке и для чего-то понюхал толстую ядреную луковицу, банку шпрот открыл, сала кусок нарезал тонкими розовыми ломтиками, поставил перед собой бутыль «Перцовки» и русский стакан-гранчак. Налил. Выпил. Крякнул. Закусил. Раскрыл «Майн кампф».
И углубился.
Дракон не сопротивляется. Чуть нажала Настя на плечо и перевернула его на спину. Так ей удобнее целовать. Он не противится. Но и на поцелуи не отвечает.
Капитан Юрин Александр Иванович приказ имел от маршрута отклониться и придержать дизеля в назначенное время в назначенной точке. Ему тоже объяснили: гидрографические исследования. Кто проводит те исследования и зачем, ему не объясняли: делай, что приказано! Отсчитал капитан минуты положенные, на мостик вернулся со штурманом и рулевым и, не включая огней ходовых, повел лесовоз на правильный курс.
Уже через несколько часов капитан по показаниям счетчика расхода горячей воды вывел: человек тридцать тайных пассажиров корабль покинули. Расход горячей воды полностью прекратился.
Великое дело любопытство. Может, спуститься ночью потихоньку в коридор «А»? По самым неприметным признакам можно будет определить, кто там был и с какой целью…
Переполнило ее злостью, свирепой первобытной злостью пушистой полярной собаки. Теперь-то она поняла причину той свирепости: белая собака требовала любви. И Настя того же требует. Ей не часть любви Драконовой нужна, не кусочек, не фракция, он ей нужен весь и навсегда. Потому кусать она его начала вроде бы нежно, но быстро до остервенения дошла. Он сжимает ее, сдерживает. И сжимает губы свои. Чтобы не ответить на ее поцелуи. Он знает, что сначала надо довести ее до полного бешенства. Он любит доводить до бешенства. И умеет.
И еще одна причина не отвечать на ее поцелуи: понял он, что она попросту не умеет целоваться. Ее никто не научил. Учиться целовать надо всегда. Поцелуй – искусство. Надо всю жизнь осваивать это
