- 1
- 2
– Не обращайте на меня внимания. Делайте свое дело!
Дела у меня не было никакого, и я вскоре просто уснул самым блаженным образом.
Утром, часов в одиннадцать, моим глазам представилась незабываемая картина. В комнате плавали облака табачного дыма. Порядок, в котором я уложил альманахи и сборники, был полностью нарушен. Видно было, что их перелистали все до единого, а сидящий в той же позе Маяковский, набросав в пепельницу гору окурков, что называется, 'добивал' последние альманахи…
Удивленный до крайности, я подсел к Владимиру Владимировичу и в ту же минуту имел удовольствие убедиться, что его знаменитое 'Ненавижу всяческую мертвечину' – к старой русской книге, к ее творцам и создателям никакого отношения не имеет.
Он не только уважал и любил старую книгу, но, что гораздо важнее, хорошо ее знал.
Об имеющихся у меня альманахах и сборниках, об участвовавших в них поэтах и писателях он рассказал мне больше, чем знали многие специалисты.
Так, он тут же указал мне на весьма любопытную подробность, что в ряде альманахов, изданных после восстания декабристов (например, 'Жасмин и роза' 1830 года), стихи казненного Рылеева, несмотря на строжайший запрет цензуры даже упоминать это имя в печати, неуклонно продолжали появляться за его полной подписью. Царская цензура явно 'прошляпила', и имя огненного декабриста продолжало напоминать о себе в некоторых из этих маленьких, очаровательных, с ладонь величиной книжках.
– А ведь многие из альманахов с именем Рылеева,- сказал Маяковский,- выходили после декабрьских событий на правах 'сборников песен для народа'. Стоило бы на досуге разобраться – случайность ли это?
Прощаясь, я шутливо спросил:
– А как же, Владимир Владимирович, ваши вчерашние 'старьевщик', 'шурум-бурумщик'?
Маяковский ответил:
– Да ведь я же думал, что у вас, чертей-библиофилов, книги-то не разрезанные!
Как известно, Маяковскому всю его жизнь пытались поставить на вид его якобы отрицательное отношение к прошлому русской литературы, пренебреженье к классикам.
Это была неправда, и поэтому Маяковский приходил в ярость. Еще в 1924 году, выступая на диспуте о задачах литературы и драматургии, он говорил: 'Вот Анатолий Васильевич упрекает в неуважении к предкам, а я месяц тому назад, во время работы, когда Брик начал читать 'Евгения Онегина', которого я знаю наизусть, не мог оторваться и слушал до конца и два дня ходил под обаянием четверостишия:
Я знаю: жребий мой измерен, Но, чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днем увижусь я'17
Именно таким я знал Маяковского. И когда любители воспоминаний приводят известный ответ Маяковского на анкету о Некрасове, с которой в 1919 году обращался к писателям Корней Чуковский, я не спорю, я просто знаю – в чем дело.
Напомню, что вопрос был такой: 'Не было ли в вашей жизни периода, когда поэзия Некрасова была для вас дороже поэзии Пушкина и Лермонтова?'
Маяковский ответил: 'Не сравнивал, по полному неинтересу к двум вышеупомянутым'18.
Для меня в этом ответе помимо всем знакомой склонности молодого Маяковского к эпатажу звучит не нелюбовь его к Пушкину и Лермонтову, а сохранившаяся у него до конца жизни ненависть ко всякого рода анкетам, в том числе, конечно, и к этой.
Примечания
14 Маяковский В. Полн. собр. соч., т. 12. М.: ГИХЛ, 1937, с. 191.
15 Пушкин А. С. Об альманахе 'Северная Лира'. – Собр. соч. в одном томе. М., ГИХЛ, 1949, с. 1296.
16 В свое время этот ответ Маяковского был широко известен. Напечатан в книге 'Живой Маяковский'. Вып. 3. М., 1930, с. 15.
17 Маяковский В. Полн. собр. соч., т. 12. М.: ГИХЛ, 1937 с 74
18 Там же, с. 24.
- 1
- 2
