«Ну почему я так несчастна? Как можно быть несчастной в такой роскоши?» — терзалась Эмили вопросами, на которые не было и не могло быть ответа. Не далее как позавчера она едва не схватила воспаление легких, всю ночь проворочавшись на ледяной садовой скамейке. Тогда можно было лишь мечтать очутиться вдруг на пуховой перине под теплым покрывалом, не говоря уж о грелке в ногах. Да и в камине весело потрескивает уголь, наполняя комнату жаром. Какого рожна еще нужно? Чего не хватает для полного счастья? На что пожаловаться? Разве только на непривычный полог, который при желании можно натянуть над кроватью.

Эмили огляделась, прислушалась, зябко повела плечами. Старый дом жил своей жизнью, поскрипывал и шуршал, вздыхал и посапывал. Все вокруг казалось странным и внушало легкий страх. Но главное, возникло ощущение, что раньше, когда она пребывала в полном одиночестве, ей было во сто крат легче, чем сейчас. Джастин совсем рядом, рукой подать, достаточно крикнуть, и он будет здесь, но делать этого нельзя. Их разделила стена крепче каменной, стена, сложенная из невыполненных обещаний и откровенной лжи.

Эмили вытерла слезы рукавом, немного успокоилась и вдруг услышала звуки музыки — они проникали снизу сквозь толщу пола. Звуки складывались в мелодию, до боли знакомую, щемящую, влекущую. Возникло непреодолимое желание тотчас встать и отправиться на поиски источника чарующей музыки.

«Нет, нет, ни за что, — убеждала себя Эмили, сжав кулаки. — Не могу, не имею права вновь встретиться с Джастином лицом к лицу. Достаточно того, что пришлось пережить, когда я увидела его возле рождественской елки. Еще секунда, и я бы все забыла, простила и бросилась ему на шею».

Отлично причесанный и гладко выбритый, он выглядел лет на десять моложе и был чертовски хорош собой в ладно пошитом костюме, плотно облегавшем грудь и бедра. Улыбался криво, но очень мило, будто предлагал ей свое сердце; словом, смотрелся как праздничный подарок, оставалось только снять блестящую обертку. А Эмили в тот момент чувствовала себя мокрой курицей в платье с чужого плеча и идиотской шляпке, которые навязала ей Дорин. Лишь уязвленная гордость придала ей сил и позволила отвергнуть подарок.

«Конечно, можно во всем винить Джастина, но, когда он презрительно посмотрел на меня так, словно испытывает ко мне отвращение за былые проступки, кажется, впервые в жизни мне сделалось стыдно», — горестно думала Эмили.

Музыка не стихала, действовала на нервы, возбуждала и куда-то звала. Больше терпеть было невозможно. Эмили откинула покрывало, соскочила с кровати, сунула ноги в бархатные домашние туфли, гревшиеся на коврике возле камина, и блаженно пошевелила пальцами, ощутив мягкое нутро. Когда она вышла в коридор, музыка зазвучала громче, заполнив весь огромный дом.

Эмили начала спускаться по длинной витой лестнице и на полпути догадалась, что звуки доносятся из гостиной, расположенной напротив вестибюля. В открытую дверь виднелась большая комната, залитая лунным светом, свободно проникавшим через высокие окна. Почетное место здесь было отведено концертному роялю, за которым сидел Джастин с раскрасневшимся потным лицом. Он снял сюртук и жилет, белая рубашка была расстегнута до пояса, играли мускулы под тонкой тканью, волосы спутались и взлетали над клавишами в такт взмахам рук.

У Эмили подкосились ноги, и она присела на ступеньки, вцепившись в балясину дрогнувшей рукой. Мелодия была до боли знакома. Да, конечно же, это та самая мелодия, которую Джастин сочинил на острове в честь незваной гостьи. Вместе с тем музыка звучала совсем иначе, полным голосом, и Эмили стало стыдно за былую попытку передать эту дивную музыку своим слабым голоском. Джастин играл мастерски, пальцы его извлекали звуки, заставлявшие плакать и смеяться.

Во рту пересохло, Эмили дышала прерывисто, закрыв глаза. Казалось, Джастин слился воедино не с фортепьяно, а с ней, и — аккорд за аккордом — предавался любви. Мелодия достигла апогея, из груди девушки вырвался тяжкий вздох, глаза ее открылись.

Джастин поднял голову и встретился взглядом с Эмили. В его взоре читалась угроза, но пальцы по- прежнему бегали по клавишам.

«Все это время я старался вложить свою страсть в музыку, но на самом деле у меня нет иного желания, кроме желания обладать тобой». Эти слова дошли до сознания Эмили, хотя Джастин не пошевелил губами.

Эмили с усилием оторвала от него взгляд, вскочила на ноги и взлетела вверх по лестнице; она захлопнула и заперла дверь, пригнула в кровать, позабыв снять комнатные туфли, укрылась с головой покрывалом и зажала уши. Но тщетно: музыка упорно пробивала дорогу в ее сознание, и противиться ей было невозможно.

— Вот как раз то, что нам требуется, сэр, — радостно воскликнул Пенфелд, тыча пальцем в газету, расстеленную на обеденном столе. — Послушайте, что здесь написано. — Он стал читать, поглядывая на Джастина: — «Горничная к услугам госпожи, может быть компаньонкой, прекрасный парикмахер, свободно владеет французским и итальянским языками…»

Наверху упало что-то тяжелое, с потолка посыпалась пыль от штукатурки, послышалось приглушенное проклятие, не нуждавшееся в переводе ни с французского, ни с итальянского.

Джастин грустно посмотрел на пылинки, плававшие в чашке чая, и хмуро спросил:

— Как ты думаешь, а не сможем ли мы найти горничную с опытом работы в цирке? Скажем, бывшую укротительницу тигров?

— Что ж, будем обращаться в цирк, — охотно согласился камердинер.

Джастин трусливо спрятался за газетой, дабы отгородиться от внешнего мира, от испуганных криков, воплей и грохота, доносившихся со второго этажа. Но полностью игнорировать шум не удавалось, хозяин дома недовольно поморщился, когда наверху со звоном принялись бить посуду.

Пенфелд взял заварочный чайник, дабы подлить свеженькой заварки своему господину, а тот медленно считал, прикрыв глаза:

— Раз, два…

Пушечным выстрелом грохнула дверь, Пенфелд вздрогнул, но от своего намерения не отказался. Он застыл истуканом, возведя очи горе, и тонкая янтарная лужица растеклась по белоснежной скатерти. Вниз по лестнице простучали каблучки, послышалось истерическое всхлипывание. «Стук, стук, стук» — процокали каблуки по мраморным плитам вестибюля, и снова пушечным выстрелом грохнула на этот раз парадная дверь.

— …три, — завершил подсчет Джастин и устало потер ладонью лоб, голова раскалывалась от боли.

С края стола ему на брюки стекала струйка горячего чая.

— О господи! Ради бога, простите, сэр! Виноват! — захлопотал пришедший в себя Пенфелд, насухо протирая брюки салфеткой.

Под полными парусами в комнату вплыла герцогиня, за ней едва поспевал длинный шлейф платья.

— За последние три дня это уже третья горничная, — посчитала своим долгом напомнить величественная дама. — Нельзя допустить, чтобы девица все дни проводила взаперти, изображала хандру и отказывалась от любого общения. Если она не желает выходить из комнаты и вести себя прилично, тебе самому придется заняться ею.

Джастин неохотно отложил газеты, подавив тяжкий вздох. Нервы и так издерганы до предела, не хватало только ввязаться в решение такого рода проблем Эмили.

— На днях я пригласила дочерей, — продолжала герцогиня, — и мы обсудили, что нужно сделать для опекаемой тобой девушки. Мы решили начать с небольшого приема, строго для узкого круга, чтобы ввести ее в свет, а позднее планируется роскошный бал, где ее можно будет познакомить с молодыми людьми. Ведь девица на выданье, и пора подыскивать ей жениха. — Хозяйка дома зарделась, будто сама собиралась замуж, и с радостной улыбкой воскликнула: — Нет, ты представь себе, дорогой, какое счастье снова иметь в доме молодую цветущую девушку, полную сил и здоровья!

— Радость несказанная, — пробурчал Джастин и поспешил покинуть комнату, прежде чем мать захочет обсудить с ним фасон подвенечного платья либо наряд первенца Эмили для крещения в церкви.

Поднимаясь по лестнице, он оправил сюртук, дабы выглядеть достойно, явить образец заботливого и