бутике.
Бравин был готов на любые подвиги, лишь бы Шерри его простила и вернулась. Так что и на сей раз Шерри была уверена, что все кончится тип-топ. Бравин три дня будет стоять на коленях, а потом Шерри начнет проявлять снисхождение. И вежливо намекнет, что очень хотела бы провести с ним пару недель на Средиземном море, потому что все их ссоры, на ее взгляд, происходят исключительно по той причине, что они последнее время отдалились друг от друга.
Причина была в отвратительной Эльке из соседнего отдела. Она, зараза такая, как раз вернулась из отпуска с гадким загаром, сияющая так, что у Шерри не оставалось никаких сомнений — эта барракуда сняла наконец-то дядьку побогаче Бравина.
Вот Шерри и решила, что им тоже пора съездить на это самое Средиземное море, и тогда Элька не будет проходить мимо с видом скучающей королевы Джиневры, загадочно мерцая улыбкой. Потому что она, Шерри, тоже будет стоять загорелая и красивая, гордая собой и состоявшейся удачной жизнью.
Впрочем, вчерашний скандал не был запланирован.
Шерри сразу загрустила, вспомнив его подробности. Мысль о награде пришла к ней ночью, когда она лежала, разглядывая черный потолок, с полными слез глазами, так и не дождавшись первого акта бравинского покаяния.
Это было как успокоительная таблетка перед сном. Подумав о море, Шерри стала успокаиваться, забывать о том, что произошло накануне, о том, что он так и не пришел и даже не соизволил позвонить…
Она видела только изумрудного оттенка воду, каких-то смуглых красавцев, щебечущих непонятные слова на птичьем языке и сверкающих ослепительными и обольстительными улыбками, низко над волнами кружащих альбатросов, и отовсюду — музыка Адриано Челентано и Тото Кутуньо… Этот удивительный мир так был заманчив и прекрасен, что Шерри с удовольствием бы там и осталась на всю жизнь, но она прекрасно понимала, что это только мечты, грезы, она заснет — и проснется в Тониной квартире, ожидая звонка Бравина, а потом все повторится…
Слава богу, она заснула, не успев додумать соцреалистические мысли. Они вернулись утром, после очередного конца какой-то серии, а следующим номером телепрограммы был уже отечественный сериал с озабоченными героями и странными девами с внешностью проституток. «На хрена ж мне смотреть про то, что я и так постоянно могу видеть», — подумала Шерри, щелкая пультиком в надежде найти что-нибудь еще. Она посмотрела про жизнь львиного прайда, но ей быстро это прискучило, потом послушала ток-шоу, где обсуждали идиотскую проблему трансвеститов, что тоже ее мало заинтересовало, и в конце концов выключила телевизор. Оставшись в тишине, она страшно затосковала.
«Так грустно, что хочется курить», — вспомнила она слова из дурацкой песенки, усмехнулась и отправилась на кухню, где сварила себе остатки Тониного кофе и закурила сигарету.
Бравин так и не позвонил.
Значит, все вчерашнее было правдой.
Шерри потрогала синяк под глазом, помешала ложечкой кофе, и ей стало так тоскливо, словно у нее закончилась внезапно жизнь.
— Все правда, — повторила она голосом безнадежно больного человека, которому сообщили, что недуг его смертелен, и горько заплакала.
Велосипед был лучше ног и лучше машины. В этом Дима был свято уверен. Остановившись перед неказистой хрущобой, Дима втащил его вверх по ступенькам и открыл дверь.
После того как у него два раза подряд сперли велик, он предпочитал оставлять его под надежным взглядом охранника.
За охрану приходилось расплачиваться то пивом, то новой компьютерной игрой, но это ничего. Куда хуже постоянно тратить деньги на новые велики.
Сегодня дежурил Василий, любитель компьютерных игр.
— Здорово, — обрадованно приветствовал он Диму, алчно взирая на велосипед.
— Привет, — ответил Дима и достал из сумки новую версию «Фарграй».
— Е-е-е-е, — удовлетворенно протянул Василий, разглядывая диск. — А тут пойдет?
— Тут не знаю, — честно признался Дима. — Попробуем. Но я дам тебе домой…
От счастья Василий «заклубился» розоватым дымом.
— А мымра уже пришла, — прошептал он доверительно, глядя в сторону редакционной двери. — Сидит там, курит свои папиросины… Слушай, а почему она курит папиросы? Как будто в войну произрастала…
— Она курит анашу, — сказал Дима с правдивым видом. — Привыкла от младости… Сам понимаешь — творческая элита…
— Мать ее, — уважительно поддакнул Василий.
Дима развел руками и шагнул в пропасть, именуемую редакцией журнала «Современная литература», за прекрасное оформление коей он отвечал.
Вера Анатольевна быстро материализовалась в пространстве большого кабинета, возле Диминого компьютера, с неизменной своей пахитоской и видом охотницы.
— Здравствуйте, Димочка, — пропела она голосом охрипшей от водки Дженнис Джоплин. — Что-то вы сегодня опоздали…
— Проспал, — улыбнулся Дима, целуя подставленную ему морщинистую руку, унизанную фамильными бриллиантами и пахнущую грубым табаком. — Молодость, женщины, вино…
Она рассмеялась покровительственно, погрозила пальцем с длинным, устрашающим ногтем и, снисходительно понизив голос, проговорила:
— Шалун…
— Не без этого, Вера Анатольевна, — признался он, втайне досадуя, что не умеет краснеть по заказу. А то как бы вышло чудно — отрок, мучительно краснеющий рядом со стареющей гранд-дамой… Просто сюжет для картины. Неравный адюльтер, мезальянс, Дмитрий Воронов, соблазняемый Верой Анатольевной. Художник, которого пытается обольстить королева Елизавета.
Она выжидательно смотрела на него, так пристально, словно и в самом деле ожидала немедленного объяснения в любви с последующим предложением руки и сердца. «Приложением», — усмехнулся Дима, отметив про себя, что нынче он что-то горазд на афоризмы. Может, ему уже пора бросить изобразительное искусство и податься в изящную словесность, заменив ушедших на покой Станислава Ежи Леца и Элиаса Канетти?
— Картинки посмотрим? — поинтересовался он охрипшим голосом, тон которого тут же был Верой Анатольевной совершенно неправильно истолкован, судя по самодовольной улыбке, искривившей ее лицо.
— Конечно, Димочка, — прошептала она с оттенком интимности, глядя ему в глаза и обещая райское наслаждение.
«Лучше бы ты предложила мне „Баунти“, — тоскливо придумал Дима новый афоризм и, чтобы не видеть ее призывно-устрашающего взгляда, сел за компьютер, поскольку теперь старая прелестница оказалась за его спиной. Что, впрочем, не мешало Диме испытывать судороги ужаса от ее навязчивого дыхания в затылок.
В принципе, подумал он, она неплохая тетка. Просто все представления о том, как должны выглядеть аристократы духа, она вынесла из примитивных книжек плохих и средних авторов, которые долгое время навязывались обществу в качестве «великих». Поэтому ей отчаянно хочется выглядеть Анной Андреевной Ахматовой, а не получается у нее… На самом деле-то она напоминает скорее чекистку на заслуженном отдыхе. Хотя верит ведь, что на самом деле именно так и должна выглядеть поэтесса.
И стихи… Дима невольно вздохнул от жалости. Такие стихи банальные, и глупые какие-то, и — что самое важное, никак тетка не поймет, что после пятидесяти смешно писать чувственную лирику, лучше уж за философские этюды взяться… А она все косит под семнадцатилетнюю девочку, сама не понимая, как это смешно…
«Я вслед тебе смотрю, как ты уходишь к другой… С прелестным запахом невинности и грез…»
Дима, конечно, молчал и рисовал даже юную красавицу и кучерявого бонвивана, хотя его так и подмывало изобразить старую графоманку с ее казбечиной в зубах и себя на велике, стремительно удирающего от ее объятий куда угодно, хоть к черту на рога, и даже не надо никаких соблазнительных
