Отдохнувший, окрыленный и энергичный, как никогда, Бальзак возвратился в Париж Он взял реванш за понесенное поражение. Впервые одержал он победу над упорно сопротивлявшейся женщиной. Никогда еще он не был так отважен, так силен. Впервые видит он возможность укрепить свое все еще шаткое, сотрясаемое бурями и катастрофами существование. Он действен от природы, и жизнь его до последнего вздоха будет «бурной жизнью». Но этот пенящийся, рокочущий, низвергающийся поток получил по крайней мере определенное направление – он несется к определенной цели. С этой минуты Бальзак составляет твердый план жизни, которому он будет следовать с одному ему свойственной, жертвенной, неумолимой энергией. Невзирая ни на что, пренебрегая здоровьем и комфортом, он намеревается, работая за десятерых, в десять лет завершить «Человеческую комедию», самое дерзновенное творение века. И он хочет завоевать и взять себе в жены эту женщину, которая утолит его страсть, женщину, чье знатное происхождение удовлетворит его тщеславие, чьи миллионы дадут ему независимость от издателей, от газет и от самого невыносимого гнета, – гнета непосильного труда.
Бальзак – гениальный тактик. За кажущейся беспечной болтливостью и безудержным бахвальством он умеет надежнейшим образом скрывать истинные свои тайны. Правда, он похваляется своими гигантскими гонорарами, – но делает это чаще всего лишь затем, чтобы никто не мог заподозрить, что он задолжал всем кругом. Он носит сюртук с золотыми пуговицами и содержит собственный экипаж, – но только затем, чтобы затушевать то обстоятельство, что не платил булочнику целый месяц.
Он прибегает к убедительнейшей и увлекательнейшей аргументации, доказывая Готье и Жорж Санд, что только благодаря абсолютному целомудрию писатель способен вдохнуть в свои творения пламенную силу, – но делает это только затем, чтобы не пало подозрение на женщин, которые тайком его посещают. В эпоху, когда другие романисты афишируют свои связи и чрезвычайно озабочены тем, чтобы информировать почтеннейших читателей обо всех своих, по возможности, театрализованных, любовных драмах на всех их стадиях, Бальзака отличает примерная скрытность. С той минуты, когда он, наконец, увидел Незнакомку, он не проронил ни слова о ней даже в разговоре с ближайшими друзьями. Кроме известного своего письма, в первом упоении написанного им сестре, он никогда и ни при ком не упоминает больше имени Ганской. Зюльма Карро, та самая, которая в свое время написала ответ на «божественное письмо русской или польской княгини», уже никогда больше не услышала от Бальзака и намека на это происшествие. И тем более он никогда не говорил об этой встрече ни мадам де Берни, ни герцогине де Кастри.
Все ее письма он хранит в шкатулке, ключ от которой всегда носит при себе. Посвящение к «Сера-фите» настолько лирически расплывчато, что на фоне бесчисленных его посвящений герцогам, графам и чужеземным аристократам и аристократкам оно никому не могло броситься в глаза. Десять лет подряд даже ближайшие его друзья ведать не ведают о том, что есть на свете некая г-жа Ганская. И в то время как он гордо и торжественно возвещает о своем намерении завоевать мир при помощи «Человеческой комедии», он упорно, ловко и успешно утаивает существование этой женщины, которая отныне будет выслушивать все его исповеди, хранить все его рукописи, которая избрана им, чтобы спасти его от «каторги» и принести ему независимость. Нет, ни слова о ней мадам де Берни, к которой он едет вскоре после возвращения из Женевы!
Дилекта не должна знать, что он (пользуясь его собственным обозначением) избрал себе некую Предилекту. Он понимает, что должен щадить мадам де Берни и поддерживать в ней до последнего ее мгновения иллюзию, будто она единственная наперсница его тайн, ибо здоровье его старой подруги катастрофически ухудшается, и Бальзак не питает никакого сомнения в том, что дни ее сочтены. Почти непостижимым кажется ему, что эта седая дряхлая женщина еще недавно была его возлюбленной.
«Даже если бы она выздоровела – а я надеюсь на это, – мне все-таки было бы больно смотреть на печальную перемену, наступившую в ней с возрастом. Будто жизнь сразу, одним ударом, отомстила за длительное неповиновение, которое эта женщина оказывала законам природы и времени».
Это кажется символом: в час восхода солнца меркнет луна. В минуту, когда Бальзак решил сделать другую женщину владычицей своей жизни, умирает та первая, которая отдала ему все
Может быть, отправиться к мадам де Берни сразу же после женевских дней Бальзака заставило тайное чувство вины. Он решил покинуть ее, но пусть она не знает и не догадывается о его решении. Для него же после страшного напряжения наступили минуты покоя. Снова он может побыть в ее присутствии, вспомнить о прошлом, о сумрачных, кривых, каменистых, тернистых путях, которыми он шел, ведомый ею. Но теперь нужно ступить на новый путь, и этот новый путь должен, наконец, привести его к свободе, к славе, к богатству, к бессмертию.
Возродив свои силы, облегчив свою душу, обретя новую уверенность, Бальзак бросается в работу. Быть может, никогда за все свое горячечное существование – всегда под повышенным давлением, всегда на краю катастрофы, – Бальзак не трудился так хорошо и так плодотворно, так счастливо и успешно, как после возвращения из Женевы; оттого ли, что он одержал первый любовный триумф, оттого ли, что ему хотелось убедить эту женщину, что она отдалась и дала обет достойному, оттого ли, что им руководило реалистическое стремление заработать за год столько денег, чтобы он мог, ни в чем себе не отказывая, сопровождать свою «супругу по любви» в ее путешествии, прежде чем она снова исчезнет в просторах загадочной Украины.
Во всяком случае, Бальзак даже в дни самой титанической работы никогда еще не сделал столько, сколько за один этот год. Обеспокоенные врачи предостерегают его, приказывают щадить себя, и порой он сам боится катастрофы:
«Я трепещу при мысли, что утомление, усталость, бессилие победят меня, прежде чем я завершу здание моего труда».
Но он пишет одну вещь за другой и даже сразу несколько. И какие вещи!
«Никогда моя фантазия не вращалась в столь различных сферах».
За один год он завершает «Герцогиню де Ланже», в «сто ночей» – от июня до сентября – пишет «Поиски абсолюта». В октябре набрасывает начало «Серафиты», в ноябре начинает свой бессмертный шедевр «Отец Горио» и заканчивает его за сорок дней. В декабре и ближайшие месяцы он завершает «Драму на берегу моря», «Златоокую девушку», «Прощенного Мельмота», новые главы из «Тридцатилетней женщины» и составляет план «Цезаря Бирото» и «Лилии в долине».
«Невозможно!» – могут сказать. Но для Бальзака невозможное возможно и даже более того! Ибо в это же время он перерабатывает старые романы, еще раз переделывает «Шуанов», «Шагреневую кожу», «Полковника Шабера». Начинает совместно с Жюлем Сандо пьесу для театра, набрасывает «Письмо французским писателям XIX века», сражается с издателями и – сама пунктуальность и аккуратность – строчит, кроме того, свои неизбежные пятьсот страниц писем и дневник для «супруги по любви».
В то время как Бальзак таким манером, подобно Сизифу от литературы, изо дня в день катит в гору камень своего труда, г-жа Ганская в Италии переживает дни идеальной праздности. Помещичий караван движется от одной роскошной гостиницы к другой, мадам Ганская совершает променады, фланирует и проводит дни в приятном ничегонеделании. И можно себе представить, сколь потрясающим должно было быть для этой образованной дамы, которая до сих пор никогда не пересекала границ запретной области,
