— В осенний вечер у реки далекий лай собак — это немного театрально. Ты как бежавший из-под стражи узник в театре…

— Разве я совершил что-нибудь дурное?

— Ты собираешься совершить.

— Разве приобрести скрипку — дурной поступок? Тогда все воспитанники музыкальных школ — преступники.

— Любой поступок, не получивший признания у людей, — преступление. Вот почему нет ничего более неопределенного, чем понятие преступления. И Христос стал преступником только потому, что родился не в свое время. И красавец Кангэцу-кун преступник, потому что покупает скрипку в таком месте.

— Ну что же, пусть я преступник. Но все было бы ничего, если бы я окончательно не выбился из сил в ожидании десяти часов.

— А ты еще разок перечисли названия улиц. А если этого будет мало, снова зажги ослепительное осеннее солнце. А уж если и этого окажется недостаточно, слопай еще три дюжины сушеной хурмы. Я буду терпеливо ждать до десяти часов.

Кангэцу— кун заулыбался.

— Ну что же, ничего не остается, как забежать немного вперед. Пусть будет сразу десять часов. Итак, назначенный срок — десять часов — наступил. Я подошел к магазину. Был поздний вечер. Даже на оживленной улице Рёгай-тё не видно было ни одного прохожего, только изредка доносился печальный перестук гэта. В магазине уже опустили ставни, остался лишь узкий проход. Мне все казалось, что меня преследуют соглядатаи, и я никак не мог решиться открыть дверь…

Хозяин оторвался от книги и спросил:

— Ну что, купил скрипку?

— Нет, вот как раз сейчас собирается купить, — ответил Тофу-кун.

— Ну и тянет же он. Все еще не купил, — проворчал хозяин и снова уткнулся в книгу. Докусэн помалкивал. Он уже заставил черными и белыми камешками почти всю доску.

— Наконец я решился, ворвался в магазин и, не поднимая капюшона, сказал: «Дайте мне скрипку». Мальчишки-посыльные и приказчики, болтавшие у хибати, разом испуганно уставились на меня. Я еще глубже натянул капюшон на лицо и повторил: «Дайте мне скрипку». Мальчишка, стоявший рядом и все пытавшийся заглянуть мне в лицо, робко ответил: «Сию минуту». Он притащил сразу несколько скрипок из тех, что днем висели на улице. Я осведомился о цене. Мальчишка ответил, что скрипки стоят пять иен двадцать сэн за штуку…

— Разве бывают такие дешевые скрипки? Они игрушечные, что ли?

— Я спросил, все ли скрипки одинаковые, и мальчишка тотчас ответил, что и цена одинаковая, и сделаны все одинаково прочно. Я вынул из кошелька бумажку в пять иен и двадцать сэн мелочью и принялся завертывать скрипку в специально принесенный большой платок. Все это время приказчики, прекратив разговоры, упорно глазели на меня. Но лицо мое было скрыто под капюшоном, и опасаться, что меня узнают, не приходилось. И все-таки я очень боялся и мечтал как можно скорее очутиться на улице. Я сунул сверток за пазуху и вышел из магазина. Приказчики хором завопили мне вслед: «До свидания!» — и у меня душа ушла в пятки. На улице я огляделся по сторонам. К счастью, поблизости никого не было видно. Но метрах в ста от меня несколько человек принялись нараспев читать стихи. Перепугавшись, я свернул за угол магазина и у рва вышел на шоссе Якуоодзи. Затем я обогнул гору Коосин и в конце концов добрался до своего дома. Было уже без десяти два.

— Всю ночь пробродил, — сочувственно сказал Тофу-кун.

— Наконец-то, — с облегченным вздохом сказал Мэйтэй. — Ну и длиннющая была история.

— Самое интересное только начинается, ведь до сих пор было только вступление.

— Что? Еще не конец? Ну, знаешь, этого никто не выдержит.

— Дело не в том, выдержит или не выдержит. Просто рассказ нельзя обрывать на этом месте. Если я остановлюсь здесь, то получится так, словно идола слепили, а душу ему не дали. Я должен рассказать еще кое-что.

— Твое дело. Еще немного я послушаю.

— Кусями-сэнсэй, вы бы тоже послушали. Скрипку я уже купил. Вы слышите, сэнсэй?

— Что? А теперь будешь рассказывать, как продавал? Не желаю.

— Да нет, не о том, как продавал.

— Тем более.

— Как же мне быть? Только ты один, Тофу-кун, слушаешь. Не так интересно рассказывать. Ну, что же, расскажу коротко дальше.

— Можешь рассказывать обстоятельно, — сказал Тофу-кун. — Я слушаю с большим удовольствием.

— Итак, с большим трудом я приобрел скрипку. Но где ее держать? Товарищи часто приходили ко мне, и если ее повесить или поставить у сёдзи, ее немедленно обнаружат. Можно было бы выкопать яму и спрятать в землю, но это не так-то просто.

— Так куда же ты ее спрятал? На чердак?

— Чердака не было. Дом ведь простой, крестьянский.

— Вот, наверное, ты поволновался. И куда же спрятал?

— Догадайся.

— Не знаю. В шкаф?

— Нет.

— Завернул в одеяло и спрятал на полку?

— Нет.

Пока Тофу-кун пытался догадаться, куда была спрятана скрипка Кангэцу-куна, хозяин окликнул Мэйтэя:

— Слушай, как это читается?

— Что?

— Вот, вторая строка.

— Где? Ага… Так ведь это по-латыни.

— Сам знаю, что по-латыни. Я спрашиваю, как читается?

Мэйтэй, почуяв опасность, попытался увильнуть.

— Но ты же всегда говорил, что читаешь по-латыни.

— Читаю, конечно. Ты мне переведи.

— Как так «читаю, конечно, ты мне переведи»?

— Все равно как. Я прошу тебя перевести на английский. Ну-ка!

— Что еще за «ну-ка»? Что я тебе — прислуга, что ли?

— Не важно. Ты переведи.

— Знаешь, давай оставим латынь. Послушаем лучше поучительную историю Кангэцу-куна. Он сейчас рассказывает самое интересное. Решающий момент! Самый опасный! Обнаружат или не обнаружат его скрипку? — И Мэйтэй с видом чрезвычайно заинтересованным поспешно вернулся к группе любителей скрипки.

Хозяин был безжалостно покинут, а Кангэцу-кун продолжал:

— В конце концов я спрятал ее в старую корзину! Да, да, в корзину, которую подарила мне моя бабушка, когда я уезжал в колледж. Эта корзина была когда-то приданым бабушки.

— Вот уж старье… Что-то она не очень подходит для скрипки, эта корзина. Как ты думаешь, Тофу-кун?

— Да, как-то не подходит.

— Чердак тоже не подходит, — отпарировал Кангэцу.

— Ничего, ты не огорчайся. Хоть и не подходит, зато можно сочинить стих: «Тоскливой осенью прячу скрипку в корзину». Как, господа?

— Вы сегодня много сочиняете, сэнсэй, и всё старинные стихи в одну строчку.

— Да разве только сегодня? Стихи возникают в моей голове постоянно. Даже покойный поэт Масаока Сики щелкал от изумления языком, когда слушал мои стихи.