Господин философ молча выслушал хозяина, затем раскрыл рот и изложил следующую теорию:

— На то, что говорят всякие там Пинскэ и Кисяго, не обращай внимания. Это же чепуха. И гимназисты не стоят того, чтобы ими заниматься. Ах, они тебе мешают. Но они и впредь будут тебе мешать, сколько ты их ни уговаривай, сколько ни дерись с ними. В вопросах такого рода, я думаю, древние японцы были намного умнее европейцев. Сейчас активность европейцев все превозносят, она в моде. Но у активности есть существенный недостаток. Активность не знает пределов. Как бы активно ты ни действовал, ты не получишь удовлетворения и не достигнешь совершенства. Видишь, вон криптомерия. Она мешает тебе видеть окрестности, и ты ее срубил. И что же? Теперь мешает гостиница, что находится за нею. Ты сносишь гостиницу, и тогда тебе начинает досаждать расположенный за ней дом. И так до бесконечности. Вот это и есть метод европейцев. Ни Наполеон, ни Александр не получали никакого удовлетворения от своих побед. Человек тебе не понравился — ты с ним подрался. Он не поддается — ты его тащишь в суд. На суде дело выиграл — и что же? На этом успокоился? Ничего подобного. Нет, таким путем душевного спокойствия не достигнуть, сколько ни бейся. Вот, например, не понравился абсолютизм. Ладно, перешли к демократическому строю. Следует ли удивляться, если демократический строй тоже не понравится и на смену ему придет еще что-нибудь? И так всюду. Река нос задирает, а мы ее мостом! Гора не слушается, а мы ее туннелем! Сообщение скверное — давайте железные дороги! Так будет продолжаться до бесконечности, и ничто не сможет принести нам полного удовлетворения. Вы что, голубчики, полагаете, что всегда сможете добиваться осуществления своих стремлений? Как бы не так. Ведь человек ограничен в своих действиях. Конечно, нельзя не признать, что европейская культура достигла прогресса. Но это культура людей, никогда в жизни не испытавших удовлетворения, культура людей, которые ищут удовлетворение не в самих себе, а в изменении окружающей среды. А японская культура в этом не нуждается. Она развивается в условиях, совершенно отличных от европейских. Европейцы находят удовлетворение в совершенствовании отношений между отцами и детьми. А мы даже не пытаемся этого делать. Наоборот, мы исходим из того, что существующие отношения вполне хороши, и почием во блаженстве. Сказанное выше распространяется и на отношения между супругами, и на отношения между государем и подданными, и между самураями и горожанами. Да и к природе мы подходим с той же меркой. Мы не ищем способов разрушить гору, чтобы добраться до соседней страны. Мы изыскиваем способ обойтись без соседней страны. Таким образом, мы воспитываем в себе умение находить удовлетворение в таком способе жизни, который не требует разрушения горы. Заметь, между прочим, что и конфуцианцы и последователи йогов ставят этот принцип во главу угла. Как бы ты ни был велик, тебе не переделать мир по своему образу и подобию, не остановить солнце, не повернуть вспять воды Камогава. И только с собой ты волен делать все, что заблагорассудится. Научись управлять собой, и тебя перестанет волновать галдеж мальчишек из «Ракуункана». Даже на Барсука ты перестанешь обращать внимание, а если такое ничтожество, как Пинскэ, начнет говорить тебе всякие глупости, тебе будет достаточно для душевного спокойствия обозвать его набитым дураком. Говорят, что в древности бонзы, над которыми заносили меч, чтобы отсечь голову, острили: «Это весенний ветер прорезает молнию…» — или что-то в этом роде. Вот до какой степени поднимает духовные силы человека совершенствование духа! Совершенство духа — в пассивности! Вообще, на мой взгляд, европейская активность далеко не всегда достойна похвального слова, хотя я и не очень в этом разбираюсь. Но уж тебе наверняка не поможет никакая активность. Гимназисты все равно будут изводить тебя, и каким бы активным ты ни был, положение не изменится, если только ты не сможешь своей властью закрыть эту гимназию или если они не донесут на тебя в полицию. Чтобы выступить активно, необходимы деньги. Это все та же проблема одиночки, который в поле не воин. Другими словами, выходит, что тебе придется склонить голову перед богачами. Выходит, что тебе придется просить прощения у мальчишек, потому что их большинство. Одним словом, вся беда в том, что ты, бедняк и одиночка, выходишь драться против богатых и против толпы. Ну, теперь ты понял?

Хозяин выслушал молча и не ответил, понял он или не понял, что хотел сказать гость. Когда же редкий гость ушел, хозяин проследовал в свой кабинет и погрузился в размышления.

Судзуки— сан учил хозяина подчиниться толпе и деньгам. Амаки-сэнсэй пытался успокоить нервы хозяина гипнозом. А редкий гость рекомендовал хозяину достигнуть спокойствия путем совершенствования духа в пассивности. Хозяин был волен избрать любой из этих путей. Ясно лишь одно: так, как было, продолжаться больше не может.

Мой хозяин рябой. Говорят, что до Реставрации рябые были в моде, но сейчас, когда заключен японо- английский союз, рябые лица представляются несколько старомодными. Количество рябых в наше время изменяется обратно пропорционально росту народонаселения, и в ближайшем будущем рябые вовсе исчезнут. Этот вывод сделан на основании медицинской статистики, против которой даже я, кот, ничего не могу возразить. Не знаю, сколько рябых проживает сейчас на земном шаре. В пределах, доступных моему наблюдению, среди кошек и котов нет ни одного, а среди людей — один-единственный. И как это ни печально, этот один-единственный рябой — мой хозяин.

Каждый раз, когда я гляжу на лицо хозяина, я думаю: и как он еще может с такой невероятной наружностью свободно дышать воздухом двадцатого века? Не знаю, в прежние времена он, возможно, был бы даже популярен, но теперь, когда всем рябинам было приказано переместиться на руки [139], его рябинам должно быть стыдно упрямо удерживать позиции на носу и на щеках. Полагаю, было бы хорошо убирать их с лица насильно, если это только возможно. Наверное, рябым это тоже неприятно. Впрочем, не исключено, что в наше время политических кризисов рябины поклялись во что бы то ни стало держаться на лицах до тех пор, пока не остановится солнце. А если это так, то относиться к ним с пренебрежением непозволительно. Более того, рябины, пожалуй, достойны всяческого уважения, как сообщество дырок, непримиримых по отношению к моде. И их единственным недостатком является то, что они нечистоплотно выглядят.

Когда хозяин был маленьким, на улице Ямабуси в районе Усигомэ жил знаменитый доктор, знаток китайском медицины, Сохаку Асада. Он всегда пользовался паланкином, но после смерти доктора его приемный сын и наследник сменил паланкин на рикшу. Возможно, когда умрет этот приемный сын, его наследник заменит китайское лекарство гогэнтан аспирином. Ведь даже во времена старца Сохаку считалось неприличным разъезжать по Токио в паланкине. В паланкине разъезжают консервативные слепцы, свиньи, которых доставляют на станцию, чтобы погрузить в вагоны, и доктор Сохаку. Рябины на физиономии хозяина устарели так же, как и паланкин. И прискорбно видеть, как хозяин, упрямство которого не уступает упрямству старого доктора — знатока китайской медицины, ежедневно отправляется преподавать английский язык, выставив напоказ всему свету свои рябины, ожидающие остановки солнца.

Взобравшись на кафедру со своей физиономией, усыпанной памятниками прошлого века, он, таким образом, не просто преподает, но вдобавок еще дает своим ученикам великое наставление. Без всяких усилий, не тратя ни единого слова, он растолковывает ученикам великую проблему «Влияние рябин на физиономию», вместо того чтобы опровергать тезис «Обезьяна имеет руки» [140]. С того дня, когда среди преподавателей исчезнут люди, подобные моему хозяину, ученикам придется для разрешения проблемы отношения рябин к физиономии бегать по библиотекам и музеям, тратя на это столько же времени и энергии, сколько тратится в наши дни на изучение быта древних египтян. С этой точки зрения рябины хозяина исполняют свой долг молча и незаметно.

Впрочем, хозяин вовсе не имел это в виду, когда усеял свою физиономию оспенными болячками. Он действительно делал прививку оспы. К несчастью, болячки, образовавшиеся после прививки на руке, вдруг перекинулись на лицо. В те времена он был невинным младенцем и, естественно, чесал, где чесалось. В результате физиономия у него приобрела такой вид, словно по ней разлилась вулканическая лава. Он совершенно испортил то, что получил в наследство от родителей. Хозяин иногда рассказывает жене, каким красивым мальчиком, прекрасным, как жемчужина, был он до прививки. Он хвастается, что был таким красавчиком, что у храма Каннон в Асакуса на него заглядывались даже европейцы. Возможно, что так оно и было. Жалко только, что не осталось ни одного свидетеля этому.

Итак, какую бы пользу ни приносили рябины, уродство остается уродством, и хозяин, повзрослев, ощутил это в полной мере. Он попытался избавиться от уродства, применяя для этого всевозможные средства. Но рябины — не паланкин старца Сохаку, и от них не избавишься с такой же легкостью. Они до