господин Кангэцу с еще большим апломбом продолжал:

— И не комедия, и не трагедия. Сейчас много кричат о театре, новом и старом. Я решил создать новое направление в театральном искусстве и сочинил хай-пьесу.

— Позволь, позволь. Какую пьесу?

— Я сказал: хай-пьесу, что значит пьесу в стиле поэзии хайку.

После такого заявления и хозяин, и даже Мэйтэй-кун буквально опешили, и лишь Тофу-кун не унимался:

— Что она собой представляет?

— Пьеса моя в стиле хайку, поэтому я старался избежать длиннот и ограничился одним актом.

— О!

— Начну с декораций, они тоже должны быть предельно простыми. На середину сцены ставим огромную иву. От ствола в правую сторону отходит ветка, на ветку сажаем птицу.

— Хорошо, если твоя птица будет сидеть смирно, — забеспокоился хозяин.

— Ничего страшного, привязать ее за ногу к ветке — и вся недолга. Под деревом — лохань с водой. В ней, сидя к зрителям вполоборота, купается красавица.

— Это типичный декаданс. Главное, кто согласится играть роль женщины? — спросил Мэйтэй.

— За этим дело не станет. Наймем натурщицу из художественной школы.

— А что скажет департамент полиции? — снова забеспокоился хозяин.

— Но мы ведь не будем показывать пьесу широкой публике. Если так рассуждать, то студентам художественной школы тоже нельзя разрешать писать с натуры.

— Они учатся, а не просто разглядывают натуру.

— Сэнсэй, пока вы будете придерживаться таких взглядов, Япония не достигнет прогресса. Театр такое же искусство, как и живопись, — горячо защищал свои позиции Кангэцу-кун.

— Прекрати спор. Скажи лучше, что у тебя там дальше, — Тофу-кун очень заинтересовался сюжетом пьесы, очевидно со временем он собирался поставить ее.

— На сцену по ханамити [111] выходит с тростью поэт Такахама Кёси. На голове у него тропический шлем, на плечах шелковое хаори, подол полотняного кимоно заткнут за пояс, на ногах полуботинки. Хотя он и одет, как армейский подрядчик, но держаться должен как поэт. Когда он по ханамити сходит на сцену, то поднимает голову, устремляет вперед вдохновенный взгляд и видит огромную иву, под сенью ивы купается светлокожая женщина. Пораженный Кёси смотрит вверх. На длинной ветке ивы сидит ворон и неотрывно следит, как купается женщина. В течение пятидесяти секунд продолжается восторженное созерцание этого зрелища. Затем он громко читает: «И ворон влюбился в прекрасную купальщицу». В это время раздается стук колотушек и дают занавес… Как вы находите? Что, не понравилось? Ну, знаешь, гораздо лучше играть роль Кёси, чем Омии.

Тофу— кун почувствовал неудовлетворенность.

— Очень уж сухо. Хотелось бы поставить более проникновенную пьесу.

До сих пор Мэйтэй сидел спокойно, но он не такой человек, чтобы долго молчать.

— Только и всего? Смешно! И это ты называешь хай-пьесой.

— По мнению Уэда Бин-куна, стихи в стиле хайку и юмор — явления отрицательные, это признаки гибнущей страны. Хорошо сказано, достойные Бин-куна слова. Попробуй поставить свою нелепую вещь. Только подвергнешься насмешкам Уэда-куна. Главное, так мало действия, что не поймешь, пьеса это или фарс. Извини, Кангэцу-кун, но ты лучше точи шарики в своей лаборатории. Сколько бы сот хай-пьес ты ни сочинил, они останутся признаком гибнущей страны, и только.

Кангэцу— кун вспылил и пустился в ненужные объяснения:

— Вы считаете мою пьесу нединамичной? А я думал, что она как раз очень динамична. Вот когда Кёси- сэнсей заставляет ворона влюбиться в женщину, — «И ворон влюбился в прекрасную купальщицу», — это место я считаю очень динамичным.

— Оригинальная теория. Очень бы хотелось услышать ваши объяснения.

— С точки зрения физика нелогично, когда ворон влюбляется в женщину.

— Совершенно верно.

— Но когда эту нелогичность выражают столь непосредственно, она звучит вполне естественно.

— Разве? — усомнился хозяин, но Кангэцу-кун не обратил на эту реплику никакого внимания.

— Почему естественно? Психологически это объясняется очень просто. По правде говоря, любовь живет в самом поэте и к ворону никакого отношения не имеет. Поэт сам влюблен, и ему кажется, что ворон тоже влюблен, а ворон тут ни при чем. Несомненно, сам Кёси, едва увидев прекрасную купальщицу, тотчас же в нее влюбился. Кёси подумал, что ворон, который неподвижно сидел на ветке и смотрел на красавицу, так же влюблен в нее, как и он сам. Несомненно, он ошибался, но в литературе подобный домысел вполне оправдан. И разве это не авторская находка, когда птица наделяется человеческими качествами? Ну, что вы теперь скажете, сэнсэй?

— Великолепное обоснование. Кёси был бы очень удивлен. Во всяком случае, объяснение очень динамичное, а вот в сердцах зрителя пьеса наверняка не найдет отклика. Она их не взволнует. А, Тофу-кун, как вы считаете?

Тофу— кун серьезно ответил:

— Да, слишком пассивная пьеса.

Хозяин, видимо, решил попытаться вывести разговор из тупика.

— Тофу-кун, вы за последнее время что-нибудь сочинили? — спросил он.

— Ничего достойного вашего внимания, но в ближайшее время я предполагаю издать сборник стихов… Как хорошо, что я захватил рукопись с собой, мне бы очень хотелось услышать ваше мнение.

Он достал из-за пазухи фиолетовый сверток, извлек из него рукопись, листов в пятьдесят-шестьдесят, и положил ее перед хозяином. Хозяин с видом знатока поднес к глазам заглавный листок и прочитал: