Стресснера - немец, именно Борман подготовил в 1943 году документ, подписанный фюрером: Гитлер удостоверял 'арийскую полноценность' парагвайского национал-социалиста (я нашел этот документ в Перу, в архиве моего друга, антифашиста Сезаря Угарте), Борман, как истинный аппаратчик, всегда исповедовал постепенность. Он готовил позиции всюду - в п р о к. Он занимался проблемой 'мирового владычества' не на словах - на деле. Он готовил опорные точки гитлеризма по всему миру загодя.

- Кто был сильнее Бормана? - спрашиваю Скорцени.

Он усмехнулся:

- Гитлер.

- А еще?

- Никто.

- Гесс?

Скорцени снова закуривает - он курит одну сигарету за другой.

- Гесс - интересный человек, - отвечает он. - Он - жертва жестокости союзников: это бесчеловечно держать в тюрьме человека тридцать лет.

(А создавать вместе с Гитлером расовую теорию, по которой миллионы людей были обречены на уничтожение - человечно?!)

- Вы согласны с версией Гитлера, что Гесс совершил полет в Англию, находясь в состоянии помешательства?

Скорцени помахал пальцем - словно пудовым маятником. Я чувствую, какой сильный этот его палец, я ощущаю, с каким спокойствием он лежал на холодном металле спускового крючка.

- Это ерунда, - говорит он, - это был необходимый политический маневр. Вам известны особые обстоятельства, при которых фюрер поручил мне освободить дуче Италии Бенито Муссолини?

- Нет.

- Когда я был у него на приеме вместе с офицерами СС, 'зелеными' СС, - подчеркнул Скорцени, - фюрер спросил: 'Кто из вас знает Италию?' Я был единственным, кто посмел ответить 'знаю'. Я дважды путешествовал по Италии, один раз я проехал на мотоцикле всю страну - от оккупированного Тироля, являющегося частью Германской империи, и до Неаполя.

- Тироль и Германская империя? - я не удержался. - Это же предмет спора между Австрией и Италией.

Скорцени вмиг изменился, улыбка сошла с его лица, и он отчеканил:

- Австрии нет. Есть Германия. Аншлюсс был необходим, это был акт исторической справедливости, и незачем поносить память великого человека: даже Веймарская республика, столь угодная социал- демократическим либералам, стояла на такой же точке зрения. Мы довели до конца то, что не решались сделать г и б к и е. Я австриец, но я ощущаю свою высокую принадлежность к Великой Римской империи германской нации...

- Я оставляю за собой право считать Австрию суверенным государством...

- История нас рассудит.

- Я в этом не сомневаюсь. Однажды история нас уже рассудила.

Миссис Скорцени подняла бокал с 'хинеброй':

- Джентльмены...

На лицо Скорцени сразу же вернулась обязательная, широкая, столь открытая и располагающая улыбка (как же умеют б ы в ш и е играть свою роль, а?! Впрочем, б ы в ш и й ли Скорцени? Зря я его перебил, надо слушать, пить и помнить, все помнить, для того чтобы составить реестр лжи. По лжи всегда можно выстроить версию правды).

- Мы остановились на том, что Гитлер...

Скорцени снова закурил:

- Мы остановились на мне. (Улыбка - само очарование.) Так вот, когда я ответил про то, что знаю Италию, фюрер спросил меня, что я думаю об этой стране. Я промычал что-то неопределенное, а потом решился и выпалил правду: 'Отделение юга Тироля - это кинжал, пронзивший сердца всех австрийцев'. Всех без исключения, - добавил Скорцени, глядя куда-то в мое надбровье. - И навсегда.

Миссис Скорцени потянулась за сигаретой. Отто сразу же протянул ей зажигалку - он был очень галантен и учтив.

- Так вот, - продолжал он, - фюрер отпустил всех офицеров, а мне приказал остаться. Он сказал мне, что его друга и брата Бенито Муссолини вчера предал король, а сегодня - нация: он арестован. 'Для меня дуче воплощение последнего римского консула, - говорил фюрер. - Я верю, что Италия будет оказывать нам посильную поддержку, но я не имею права оставить в беде основателя итальянского фашизма. Я должен спасти его как можно скорее, иначе его передадут союзникам. Я поручаю эту миссию вам, Скорцени. Это задание носит чрезвычайный характер. Об этом задании вы имеете право говорить лишь с пятью лицами: Борман, Гиммлер, Геринг, Йодль, генерал Люфтваффе Штудент'. От фюрера я отправился к генералу Штуденту. Он познакомил меня с Гиммлером. Больше всего меня поразили в рейхсфюрере старые учительские очки в железной оправе. Потом пришла очередь поразиться памяти Гиммлера. Он начал вводить меня в курс дела: дал анализ политической обстановки в Италии. Он сыпал именами, как горохом по столу, он называл министров, генералов, руководителей банков - я не мог запомнить, естественно, и сотой части того, что он говорил. Полез за ручкой и блокнотом. Гиммлер изменился в долю мгновения. 'Вы с ума сошли?! - чуть не крикнул он. - Беседы со мной - это государственная тайна рейха, а тайну надо помнить без компрометирующей записи!' Рейхсфюрер вдруг снова улыбнулся - он, я потом в этом убедился, часто встречаясь с ним, умел переходить от улыбки к окрику в долю секунды - и сказал: 'Итак, мы убеждены, что Бадольо долго не продержится у власти. Итальянское правительство 'в изгнании' только что заключило договор с союзниками в Лиссабоне - это достоверные донесения агентуры, базирующейся на 'пенинсулу'. Этот факт нельзя упускать из вида никоим образом. Вам отпущены считанные часы, Скорцени'. Я закурил. Гиммлер воскликнул: 'Неужели нельзя не курить?! Не думаю, что с таким умением вести себя вы сможете выполнить наше задание. Не думаю!' И - вышел. Я посмотрел на генерала Штудента. Тот поднялся: 'Начинайте подготовку к операции'. Когда все было готово, я прибыл к фюреру и рассказал ему мой план во всех тонкостях. Он одобрил план и поручил гросс-адмиралу Деницу и генералу Йодлю провести координационную работу. 'Их части перейдут в ваше полное расположение, Скорцени'. На прощание фюрер сказал мне то, что я запомнил на всю жизнь: 'Если вам не удастся спасти Муссолини и вы попадете в руки союзников, я предам вас еще до того, как петух прокричит в первый раз. Я скажу всему миру, что вы сошли с ума, я докажу, как дважды два, что вы безумец, я представлю заключения десятков врачей, что вы - параноик. Я докажу, что те генералы и адмиралы, которые помогали вам, действовали из чувства симпатии к дуче, став жертвами коллективного психоза. Мне надо сохранить отношение с Бадольо. Ясно?'

Скорцени откинулся на мягкую спинку кресла и спросил:

- Еще 'хинебры'?

Я даже не успел заказать - неслышный официант словно бы ждал: он появился из темноты зала, поставил два высоких бокала и растворился будто его и не было.

- Значит, Гесс летел в Англию с ведома Гитлера? - спросил я.

- Не с ведома, а по указанию Гитлера, - уточнил Скорцени. - Это был приказ фюрера. Гитлер верил в немецко-английское единство. Он понимал всю сложность похода на восток, он искал мира с Англией. Он был прав, когда поступал так, - я в этом убедился, когда жил под Москвой осенью 1941 года. Я рассматривал в бинокль купола церквей. Мы вели прицельный артиллерийский обстрел пригородов вашей столицы. Я был назначен тогда руководителем специального подразделения, которое должно было захватить архивы МК (он точно произнес эти две буквы). Я также отвечал за сохранность водопровода Москвы - я не должен был допустить его уничтожения.

(Я сразу вспомнил моего отца, который на случай прорыва гитлеровцев в Москву должен был остаться в подполье: он долго хранил в столе маленькое удостоверение: 'юрисконсульт Наркомпроса РСФСР Валентин Юлианович Галин'. Мою мать зовут Галина - отсюда конспиративная фамилия отца. К счастью, ему не пришлось воспользоваться этим удостоверением - Скорцени и его банду разгромили под Рузой и Волоколамском.)

Скорцени приблизил ко мне свое огромное лицо, словно бы собираясь сказать самое главное.

- Май френд, - тихо, с чувством произнес он, - я никому не мешаю восхищаться военным гением