Тихон Савельевич отошел в сторону, Володя запустил моторы, Богачев захлопнул люк, запер его и пошел на свое место - справа от Струмилина.

- А ну-ка, взлетайте, - вдруг сказал Струмилин, - я погляжу, как вы это делаете.

Сегодня он решил в первый раз дать ему штурвал. Богачев поудобнее уселся в кресле, расстегнул кожанку, достал из бокового кармана платок и вытер лоб. Все это он делал спокойно, без рисовки, и Струмилину понравилось, что он вел себя так.

Богачев развернул самолет и посмотрел на след от левой лыжи. Ее немного распороло во время какой- то посадки, и Струмилин очень волновался, как бы ее не разворотило совсем. Достаточно было попасться на взлетной площадке хотя бы одному камешку, и лыжу разворотит, а это плохо, потому что самолет может опрокинуться.

- Вроде без изменения, - сказал Богачев Струмилину, показав глазами на след лыжи.

- Хорошо.

- Можно идти?

- Спросите диспетчера.

- Сначала я спрашиваю вас.

- Благовоспитанность - вот что отличало Павла Богачева с детства, хмыкнул Струмилин, - завидное качество представителя современной молодежи.

- Беспощадная ироничность, - заметил Богачев, - вот что отличало лучшего представителя старшего поколения завоевателей Арктики.

- Можно давать газ? - перебил Богачева Володя. - А то мы как в японском парламенте.

Струмилин боготворил Володю Пьянкова и прощал ему все: Володя по праву считался лучшим механиком в Арктике и поэтому мог говорить все всем в глаза, не считаясь с 'табелью о рангах'.

Когда Богачев вырулил на взлетную полосу и диспетчер разрешил ему вылет, Струмилин встал со своего места и вышел взглянуть, что с лошадьми. Как раз в это время бортмеханик Володя стал пробовать перевод винтов. Моторы взревели. Лошади заржали и заметались. Но они были крепко привязаны и поэтому сорваться не могли.

Это, наверное, пугало их еще больше, и они ржали до того жалобно, что Струмилин поскорее вернулся в кабину.

- Давайте скорее, - сказал он Богачеву, - там лошади мучаются.

Володя дал газ, и самолет начал разгон.

'Взлет - прекрасен, полет - приятен, посадка - опасна', - вспомнил Богачев старую присказку пилотов. Взлет прекрасен. Самолет несся по снежной дороге, набирая скорость. Моторы ревели, и в рев их постепенно входил тугой, напряженный и злой визг. Сигнальные огни мелькали все быстрее и быстрее.

- Еще газу! - сказал Богачев и в тот же миг почувствовал, как точно и ровно Володя подбавил газу. Краем глаза Богачев увидел командира: Павел Иванович сидел, сложив руки в желтых кожаных перчатках на коленях, и покачивал головой:

по-видимому, в такт какой-то песне.

Богачев осторожно принял штурвал на себя, и машина, задрав нос, подпрыгнула несколько раз подряд, а потом на какую-то долю секунды словно повисла в воздухе.

Володя сбавил режим работы моторов, и машина спокойно перешла в набор высоты.

Струмилин открыл глаза, пригладил виски и сказал:

- Молодец! Красиво.

Лицо Богачева расплылось в улыбке, и он сказал:

- На том стоим, Павел Иванович.

- Хвастовство - вот что отличало представителя молодого поколения завоевателей Арктики.

- Спокойная уверенность в своих силах, - поправил его Богачев, которая резко отличается от хвастовства.

- Снова японский парламент, - сказал Володя.

- Французский, - поправил его Струмилин. - В японском бьют физиономии, а у нас только словесный обмен мнениями.

Большую часть пути прошли спокойно, видимость была хорошая, и ветер попутный. Но когда стали снижаться, ветер изменился и стал боковым, видимость резко ухудшилась, и началась болтанка. Богачев вышел в туалет, а вернуться обратно не смог. Во время одного из кренов, пока он был в туалете, нога того коня, который вошел в самолет первым, попала между деревянными планками дубового ящика. Конь не удержался и упал. Он упал, словно человек во время гражданской казни, на колени.

'Сейчас я освобожу ему ногу', - подумал Богачев и хотел было подойти к коню, но та кобыла, которую он затаскивал силой и которая сейчас была ближе всех к нему, взбросила зад и чуть не стукнула его по голове. Богачев успел отскочить.

- Что ты? - спросил он. - Я же хочу помочь.

Он снова пошел к коню, и снова кобыла не пропустила его.

'Они теперь не верят, - решил Павел, - и ни за что не поверят'.

Глаза у коня все больше и больше наливались кровью, и он продолжал молчать, а это плохо, когда глаза наливаются кровью и когда молчат при этом. Это значит, гнев так велик, что ему не излиться в крике.

Богачев хотел пройти с другой стороны, но там его не пропустил второй конь. Он тоже взбросил зад, когда Богачев хотел пройти мимо, и тоже чуть было не угодил Павлу по голове.

- Эгей! - крикнул Павел, но в кабине его не слыхали из-за рева моторов.

'Идиотизм какой, - подумал Павел, - что же мне тут - сидеть?'

Минут через десять выглянул штурман Аветисян.

- Что с вами? - спросил он.

- Я в лошадином плену.

- Не можете пройти?

- Вы же видите.

- Плохо дело.

- Куда как хуже...

- А как мы будем их выводить отсюда?

- Не знаю. Думаю, без трагедии не обойдется. Чертовы лошади!

Богачев снова попробовал пройти, но снова кобыла взбросила зад, и он отскочил.

Так ему и пришлось сидеть в хвосте до самой посадки...

На Уединении лошадей вывел каюр, работавший здесь на собаках. Он набросил аркан на шею кобыле, отвернул ее морду, а его помощник в это время перерезал веревки, мешавшие ей идти. Так же он вывел второго коня. Когда он вывел третьего коня, вожака, тот заржал и бросился от людей к торосам. Он убежал в торосы, миновал их, упав несколько раз, потому что лед обдуло и снега не было, а поэтому было очень скользко, и оказался в тундре.

Каюр гонялся за ним до ночи. Потом он пришел в зимовку и сказал Струмилину:

- Погубили вы коня. Веры в нем теперь нет.

Он взял винтовку и ушел. А через час где-то вдали сухо хрястнул выстрел. Каюр вернулся и начал чистить винтовку в столовой. Там в это время ужинал струмилинский экипаж. Каюр долго чистил винтовку, а потом сказал:

- Акт подпишите, а то ревизий потом не оберешься.

Струмилин бросил вилку на стол и сказал:

- Торопливый ты стал, как погляжу!

- Старый, - посмотрев ему в глаза, ответил каюр, - старый я стал, Павел Иванович. И не хорохорюсь, как некоторые.

Струмилин вышел из-за стола. Тарелка с гуляшем осталась нетронутой. Богачев поковырял вилкой в своей тарелке и пошел следом за Струмилиным.

- Живодер ты, - сказал Володя Пьянков каюру и стал наливать себе крепкий чай в большую чашку с синим рисунком, изображавшим лето в пионерском лагере.

7

Каюра звали Ефим. Он был старый и добрый знакомец Струмилина. В тридцать девятом году он вез его на собаках сто с лишним