- Будет вам, дружище. Что вы хитрите все время? Дуракам надо хитрить. С меня ужин в 'Астории'.

Подошедший Брок сразу же отреагировал.

- Обыкновенный питерский эгоизм, - сказал он.

- Почему?

- А с нами как быть? С москвичами?

Сарнов ответил:

- Мы пришлем вам коньяку заказной посылкой.

- Вы его еще вынесите нам на подносе, разлитым по стаканам, как дворникам.

- Вы извозчики, а не дворники.

- Зря вы спасали этого гражданина, - сказал Дубровецкому Брок, понапрасну затраченный труд, который граничил с героикой. Во имя кого?

Сарнов выглянул в люк и замахал руками.

- Вода! Вода! - закричал он. - Вода под лыжами.

Снег, убегавший из-под левой лыжи, становился сначала голубым, потом серым, а потом и вовсе черным. По снежному полю тянулся черный след, будто рваная рана.

Струмилин негромко скомандовал:

- Газ!

- Есть газ!

Моторы взревели, и самолет резко повело вперед.

- Не хватит разбежаться, там торосы, - сказал Богачев.

- Верно. Отставить, - так же негромко и спокойно сказал Струмилин. Будем разворачиваться. Тормоз, Володя.

Богачев, замерев, следил за работой Струмилина. Его, в который раз уже, поражала точность каждого движения командира. Но сейчас, в этот критический момент, когда все решалось мгновениями, Павел искал в Струмилине хоть каплю напряженности и той 'мобилизованности', о которой он читал в книжках, описывающих подвиги.

Никакой напряженности в Струмилине не было: он сидел, откинувшись на спинку своего кресла, и, спокойно управляя машиной, успевал перекладывать языком леденец. Он не выплюнул леденец, когда узнал про воду, а продолжал неторопливо сосать его, перекладывая языком с правой щеки за левую.

- Особенно скорости сбрасывать не надо, - тихо пояснил Струмилин, провалиться можем.

Он объяснял это неторопливо и так же действовал. Но эта неторопливость была кажущейся: на самом деле он был стремителен.

- Полный газ!

- Есть!

- Еще!

- Есть еще!

- Очень хорошо. Поднимайте ее, Пашенька...

- Есть, командир!

Когда Павел поднял самолет, Струмилин закурил и сказал:

- М-да... Все-таки не зря я никогда не верю явному благополучию - в чем бы то ни было. Не верю, и все тут...

Дальше шли в облаках. Сильно болтало, фиолетовая полоска все-таки принесла пургу. Струмилин был прав.

Аветисян подшучивал над Морозовым, который сидел у аптечки и прикладывал к синякам на лбу и на скуле свинцовую примочку. Дубровецкий спал на том месте, где в обычное время отдыхал Пьянков. Струмилин, то и дело оборачиваясь, поглядывал на Пьянкова. Тот, наконец, не выдержал и взмолился:

- Каюсь, Павел Иванович, каюсь! Беру свои слова назад! Да здравствуют журналисты и писатели!

- То-то, - рассмеялся Струмилин, - теперь я удовлетворен. Между прочим, хотите, в завершение я вам стихи прочту? Тихонова Николая Семеновича.

- 'Сагу о журналисте'? - спросил Богачев.

- Умница, - сказал Струмилин, - умница, Паша. Кто еще эти стихи знает?

- Ждем стихов, - сказал Аветисян. Струмилин погасил папиросу, откашлялся и начал читать:

События зовут его голосом властным:

Трудись на всеобщее благо!

И вот человек переполнен огнем,

Блокноты, что латы, трепещут на нем

И здесь начинается сага.

Темнокостюмен, как редут,

Сосредоточен, как скелет,

Идет: ему коня ведут,

Но он берет мотоциклет

И здесь начинается сага.

Гарцуют селенья, селькор наилучший

Лежит над горбами оврага.

Он вводит убийцу в судебные тучи

И здесь начинается сага.

Как шествует житель, как падает бык,

Как ест муравья муравьед,

Как сам муравьед растворен в муравье

Решеткой сигнального флага,

Решеткою строк накрывать он привык

И здесь начинается сага.

Газеты, как сына, его берегут,

Семья его - все города,

В родне глазомер и отвага,

Он входит на праздник и в стены труда

И здесь начинается сага.

Но есть откровенных страстей хоровод,

Играющий скоростью лага,

И в этих морях, развивая полет,

Он женщин за жаркие плечи берет

И здесь начинается сага.

Он - искра и ветер и рыцарь машин,

Столетья кочующий друг,

Свободы охотничья фляга

Он падает где-нибудь в черной глуши,

Сыпняк или пуля, он падает вдруг

И здесь начинается сага.

На острове Морозова ждала радиограмма. Он прочитал ее, улыбнулся и сказал:

- Разрешили все-таки...

Он просил разрешить ему и Сарнову несколько дней посидеть на льду для того, чтобы всесторонне изучить работу ДАРМСов. Ему разрешили, предложив перелететь на станцию 'Наука-9', где все океанологические работы подходили к концу. Морозов должен был провести на льдине, 'принадлежащей' 'Науке-9', неделю, а потом вместе с тамошними зимовщиками уйти на материк. Вывоз полярников на материк с 'Науки-9'

возлагался на летчиков, работавших на 'ИЛ-14'.

- Расстаемся, Павел Иванович, - сказал Морозов, - спасибо вам.

- Ерунда.

- Мы очень здорово поставили эти два ДАРМСа.

- В следующем году еще поработаем, мне тоже очень приятно было с вами летать.