нос джазовую песенку и думал: 'Все-таки солдатом быть лучше, чем генералом. Это - истина, но, к сожалению, в нее начинаешь веровать только после того, как сам сделаешься генералом неважно, армейским, от науки или от промышленности. И напортачить нельзя, чтобы разжаловали, - люди страдать будут, напортачь я хоть в мелочи...'

9

Вылет Струмилина был назначен на послезавтра. Он был прикреплен к экспедиции Владимира Морозова, занимавшейся установкой автоматических радиометеорологических станций на дрейфующих льдах.

- А нельзя ли на один день попозже? - спросил Струмилин.

- Почему? - удивился Годенко. - Самолет не исправен?

- Да нет, лыжу нам заменили.

- А что такое?

- Второй пилот у меня заболел. Ангина страшнейшая.

- Большая температура?

- Тридцать восемь было утром.

Годенко обернулся к Морозову.

- Ну, Володя, решайте.

Морозову было приятно, что к его экспедиции прикреплен Струмилин. Еще бы, один из лучших летчиков страны будет работать вместе с ним. Поэтому Морозов сказал:

- День - ерунда. Подождем.

- Хорошо, - согласился Годенко. - Так и занесем в график. Хорошо?

- Есть, - сказал Струмилин.

- Договорились, - сказал Морозов.

Струмилин спустился в столовую, выпил томатного соку, купил московский 'Казбек'

и пошел к себе в номер. По дороге он заглянул к Богачеву - узнать, как дела.

Кровать Павла Богачева была аккуратно застелена.

Струмилин зашел к Аветисяну и Броку.

- Где Паша? - спросил он. - Пошел к врачу, что ли?

- Не знаю, - сказал Аветисян, - к нам он не заходил.

'Может быть, побежал отослать радиограмму, - вдруг подумал Струмилин и улыбнулся, сразу вспомнив Женю. - Сейчас я тоже пойду на радиоцентр и пошлю ей радиограмму'.

Он зашел к себе одеться. На столе лежал конверт. На нем было написано:

'П.И.Струмилину. Лично'.

Струмилин разорвал конверт. Там лежал бюллетень Богачева и записка от него. В записке было написано: 'Павел Иванович, я поступаю как настоящая свинья, но я не могу поступить иначе. У меня бюллетень на четыре дня. Меня не будет в Диксоне три дня. Я буду в Москве. Я не обманываю Вас: у меня сейчас уже не тридцать девять, а тридцать девять и три. Запись есть у. врача. Сидеть за штурвалом рядом с вами и с ребятами мне не разрешат так или иначе - я заразный, ангина передается через дыхание. Если я не прилечу через три дня, то можете считать меня законченным подлецом, но только я прилечу. Я обо всем договорился с ребятами из транспортного отряда. Павел Богачев'.

10

Шли последние дни съемок. Работали по две смены, нервничали, 'гнули картину', чтобы успеть к срокам. Женя так уставала после работы на площадке, что подолгу сидела в костюмерной, не в силах ни переодеться, ни умыться как следует, чтобы сошел грим и не щипало лицо, пока едешь в троллейбусе до дому.

'Скорее бы все это кончилось, - думала Женя, сидя у зеркала в пустой и темной костюмерной, - ужасно устала, просто сил моих нет. Так хочется уехать куда-нибудь за город на неделю, чтобы ничего не делать, а просто спать и ходить по лесу. Боже мой, какое прекрасное название романа о войне - 'Мы еще вернемся за подснежниками!' Дура, почему я не учила французский? Кажется, по-французски:

'Nous retournerons cueillir les jonquilles'. Очень красиво это звучит'.

Женя улыбнулась и стала стирать грим.

'Зачем они кладут так много тона? - подумала она о гримершах. - Вся кожа потом горит и трескается'.

Женя переоделась, положила полотенце и мыло в сумку и пошла по длинному коридору к выходу. Огромная киностудия работала и ночью. Над входами в ателье висели грозные черно-красные надписи: 'Тихо! Идет звукосъемка'. За большими закрытыми дверями сидели люди, которые отдавали кино всю свою жизнь, без остатка. Они даже не отдыхали, потому что переходили из одной картины в другую и только через несколько лет получали трехмесячный отпуск - вроде полярников.

'Какое великое таинство! - думала Женя. - Из кусочков, отснятых ценою крови, нервов, бессонных ночей, складывается искусство кино, которое так любит наш народ. И ничего не знает о нем'.

Вчера Женя возвращалась домой с последним троллейбусом. На задних местах сидела подгулявшая веселая компания молодых людей. Когда троллейбус пошел дальше и огни студии остались позади, кто-то из молодых людей сказал:

- Дом миллионеров проехали!

- Почему?

- А как же! В кино снимается актер, сразу сто тысяч отхватит - и точка!

'Что за чушь? - сердито думала Женя. - Я получаю сто двадцать рублей в месяц и работаю без выходных в две смены. Как же можно говорить так?'

Сначала она решила сразиться с этой веселой, подгулявшей компанией, но потом подумала, что это будет смешно и жалко. Да и какая разница, думала Женя, пусть говорят все, что хотят. Искусство создается не для тех, кто подсчитывает заработки актеров.

Женя шла по длинному пустому коридору киностудии и уже не чувствовала такой усталости, потому что кругом здесь люди творили искусство, а искусство не знает усталости. В искусстве устают только бездарные люди.

'Я пойду домой пешком, - решила Женя и улыбнулась, - очень хорошо пройти по спящей Москве. И ничуть я не устала, я много и хорошо работаю, а это не усталость: просто избыток радости'.

Она засмеялась своей хитрости и пошла быстрее, размахивая сумкой, в которой лежало полотенце и дегтярное мыло.

Лифт уже не работал. Женя поднялась на шестой этаж и увидела около своей двери человека. Человек сидел в меховой куртке и спал. Женя опустилась на колени и заглянула в лицо спящего. От лица несло жаром, как от печки. Губы у человека были потрескавшиеся, скулы выпирали, а у переносицы залегли злые морщины.

- Боже мой, - сказала Женя, - это же Богачев!

Богачев открыл глаза, посмотрел на нее красными, воспаленными глазами и сказал:

- Добрый вечер.

Потом он достал из кармана меховой куртки смятый букет ландышей и протянул их ей. Женя села рядом с ним и стала целовать его лицо, воспаленное и горячее.

Глава III

1

Подошел день вылета, а погоды все не было. Уже второй день подряд мела пурга. В номерах гостиницы было темно. И вечер и утро были одинаковые серые, тоскливые и непроглядные. Аветисян играл с Броком бесконечную партию шахмат, а Струмилин подолгу сидел у Морозова и его ребят. У него были славные ребята. Они проработали в Арктике много лет. Зиму и лето они проводили в Ленинграде, в Арктическом институте, а осень и весну - здесь, на льду. Морозова и его ребят в Арктике звали не иначе, как 'Их было пятеро'. Они были неразлучными друзьями, хотя должностное положение каждого из них здесь и в Ленинграде очень сильно разнилось. Морозов был известный ученый, его заместитель Володя Сарнов - инженер, лауреат Ленинской премии, а трое ребят - Геня Воронов, Женя Седин и Сема Родимцев - простые рабочие, помогавшие Морозову и Сарнову совершенствовать и устанавливать в дрейфующих льдах ДАРМСы - дрейфующие радиометеостанции. Но и в Ленинграде и в Арктике они были неразлучны и дружны настоящей мужской дружбой - спокойной, скупой на внешние проявления и очень чистой.

Струмилину нравились люди Морозова, он играл с ними в кинг, причем настаивал, чтобы и ему били картами по носу в случае проигрыша; не торопясь, обговаривал план предстоявших работ, хохотал над анекдотами, которые рассказывал Сарнов, и даже выпил однажды вместе с ними двадцать пять граммов спирту.

Проводя время с ребятами Морозова, Струмилин старался не думать о Богачеве, но чем больше он