троцкистов. Вот как он это делает: 'Надо ли бить не только действительных троцкистов, но и тех, кто когда- то колебался в сторону троцкизма? - спрашивает Сталин собравшихся. - Тех, которые когда-то имели случай пройти по той улице, по которой когда-то проходил тот или иной троцкист? По крайней мере такие голоса раздавались здесь, на Пленуме.. Нельзя всех стричь под одну гребенку... Среди наших ответственных товарищей имеется некоторое количество бывших троцкистов, которые давно уже отошли от троцкизма и ведут борьбу с троцкизмом не хуже, а лучше некоторых наших уважаемых товарищей, не имевших случая колебаться в сторону троцкизма...'

А затем Сталин раскрывает карты - против кого обращены все его туманные намеки, когда речь идет о 'хозяйственниках', об их 'достижениях': 'Мы, члены ЦК, обсуждали вопрос о положении в Донбассе. Проект мероприятий, представленный Наркомтяжем (читай, Орджоникидзе. - Ю.С.), был явно неудовлетворительный. Трижды возвращали проект в Наркомтяж. Трижды получали от Наркомтяжа все разные проекты. И все же нельзя было признать их удовлетворительными. Наконец, мы решили вызвать из Донбасса нескольких рабочих и рядовых хозяйственников... И все мы, члены ЦК, были вынуждены признать, что только они, эти маленькие люди, сумели подсказать нам правильное решение...'

Дальше следует пропагандистский залп о 'демократии', свободе выборов, тайном голосовании, отчетности перед народом.

Все взвешено и скалькулировано.

...Готовя тотальное уничтожение ленинской гвардии, Сталин высказал следующие директивные указания на этом зловещем Пленуме:

Первое. 'Необходимо предложить нашим партработникам, от секретарей ячеек до секретарей областных и республиканских организаций, подобрать себе по два партработника, способных быть их действительными заместителями'.

(Таким образом, по его модели, организованный террор должен срезать три слоя Памяти - Ю. С.)

Второе. 'Для партобучения секретарей ячеек необходимо создать в каждом областном центре четырехмесячные 'партийные курсы'. (Этих тоже готовили к расстрелу.)

Третье. 'Для идеологической переподготовки секретарей горкомов необходимо создать при ЦК шестимесячные курсы по 'Истории и политике партии'.

Четвертое. 'Необходимо создать при ЦК шестимесячное 'Совещание по вопросам внутренней и международной политики'. Сюда надо направлять первых секретарей областных и краевых организаций и ЦК национальных коммунистических партий. Эти товарищи должны дать не одну, а несколько смен, могущих заменить руководителей Центрального Комитета нашей партии. Это необходимо, и это должно быть сделано'.

Члены Пленума ЦК, таким образом, слушали план, по которому все они должны быть уничтожены.

Неужели никто не понял этого?!

А если поняли - отчего бездействовали? Паралич воли? Страх? 'Авось, пройдет мимо меня'? Не прошло.

Почти все участники этого Пленума были затем расстреляны.

...Все те, кто прошел 'Курсы' и 'Совещания' (и после того остался в живых), бешено аплодировали появлению фильма 'Ленин в Октябре', который следовало бы назвать 'Сталин в Октябре'.

Ни Орджоникидзе, ни Свердлов - не говоря уже о Бухарине, Троцком, Антонове-Овсеенко, Подвойском, Раскольникове, Бубнове - в фильме не были упомянуты. Термидор стал свершившимся фактом - партию за эти месяцы успели переучить.

В феврале 1937 года Сталин торопился: он должен был получить к Октябрю, к двадцатилетию Революции, новую версию Истории, которая бы отныне сделалась 'Катехизисом' для народа.

Что ж, судя по тому, как много людей и поныне вздыхают о Хозяине, он преуспел и в этом.

Трагедия еще не окончена. Она продолжается.

В наши сердца должен постоянно стучать пепел тех, кто пал жертвой антиленинского переворота.

Если нет - прощения нам не будет: новые любители 'острых блюд' уготовят трагедию пострашнее тридцать седьмого - кулинары кровавых пиршеств ждут своего часа.

27

Среди многих откликов, которые пришли после публикации первой части 'Ненаписанных романов', было письмо Александры Лаврентьевны Беловой, вдовы командарма первого ранга.

В своей книге 'Люди, годы, жизнь' Илья Эренбург пишет: 'Помню страшный день у Мейерхольда. Мы сидели и мирно разглядывали литографии Ренуара, когда к Всеволоду Эмильевичу пришел один из его друзей, комкор И. П. Белов. Он был очень возбужден; не обращая внимания на то, что кроме Мейерхольда в комнате Люба и я, начал рассказывать, как судили Тухачевского и других военных. Белов был членом Военной Коллегии Верховного Суда (Эренбург ошибался: Сталин назначил Белова, как и маршала Блюхера, Егорова и Буденного, членами Особого Присутствия. - Ю.С.). Белов рассказывал: 'Они вот так сидели - напротив нас. Уборевич смотрел мне в глаза...' Помню еще фразу Белова: 'А завтра меня посадят на их место...' Потом он вдруг повернулся ко мне: 'Успенского знаете? Не Глеба - Николая? Вот кто правду писал!' Он сбивчиво изложил содержание рассказа Успенского, какого - не помню, но очень жестокого, и вскоре ушел. Я поглядел на Всеволода Эмильевича; он сидел, закрыв глаза, и походил на подстреленную птицу (Белова вскоре после этого арестовали)'.

...Сижу в квартире Александры Лаврентьевны Беловой, вдовы легендарного командарма; фотографии Ивана Панфиловича - усы, бородка, крутой лоб, невыразимо печальные глаза, по осанке и облику - потомственный аристократ.

- Он из мужиков, - замечает Александра Лаврентьевна, - из Псковской губернии, ныне эта часть отошла к Вологде... Аристократизм человека нарабатывается приобщением к знанию; Иван Панфилович был восхитительный читатель...

Сама она родилась в Питере, в семье мастера, столяра, речь ее именно петербуржская, очень много бесстрашного подтекста; постоянен юмор и горестное сострадание к людям.

Рядом с портретом комкора - уникальное фото Михаила Зощенко, родителей и сына, Виктора.

- С Зощенко мы давно дружили, это был совершенно невероятный человек, наш Мишечка... Помню, его куда-то не избрали на Первом съезде писателей; он пришел ко мне и совершенно серьезно сказал, что повесится, - пусть потом плачут... 'Сначала я подумал, что произошла какая-то ошибка, - говорил он дрожащим голосом, - решил пойти в комнату, где отдыхал президиум; открыл дверь, а меня молодые люди аккуратненько под руки и в сторону - без специального пропуска никак нельзя. Я говорю, что, мол, я писатель Зощенко, а молодые люди отвечают, что это очень даже замечательно и книги они мои любят, но без специального пропуска запрещено... А я успел увидеть: там жены начальственных писателей в креслах сидят, ножку на ножку забросили, длинные папиросы курят и чирикают о чем-то веселом, смеются все время...' Я, конечно, рассказала об этом Ивану Панфиловичу; тот - к телефону, связался с Бухариным: 'Военный округ, красноармейцы и командиры высоко чтут талант Михаила Зощенко, он должен быть избран, товарищ Бухарин, непременно должен быть избран, иначе это будет горькая несправедливость, нельзя обижать писателя, - если он настоящий писатель, то подобен ребенку: так же раним, и утешить его трудно, ссадина на всю жизнь...'

Бухарин был в крайне сложном положении на писательском съезде; в свое время Сталин попросил его написать статью против Есенина: 'Я не имею на это права, Николай, - грузин... А ты русский, до последней капельки русский... Мы окружены с тобою мелюзгой - только ты и я подобны Гималаям, нам и быть во всем вместе...'

Говоря это, Сталин уже знал, что Бухарина - так или иначе - уберет; Гималаи обозначают единичность. Логик, он не терпел двузначности. Понимая, что интеллектуалу Бухарину (интеллектуализм - это всегда множественность толкований, вариантность мышления, пренебрежение к формулировкам - с их теологической точностью, Коля не поймет затаенного смысла его фразы) трудно будет отказать ему в такой просьбе, тем более что Есенина в свое время поддержал Троцкий, свою статью о нем закончил словами: 'Великий поэт умер. Да здравствует поэзия!'

В речи на писательском съезде Бухарин всячески поднимал Пастернака, словно бы оправдываясь за то, что клеймил Есенина 'кулацким поэтом'.

Сталину нужно было разбить Есенина словами Бухарина, ибо он страшился его, есенинской, вольницы и независимости; ему была необходима позиция Бухарина, потому что он понимал: Бухарин - выразитель и теоретик 'крестьянской' концепции России; от столкновения двух этих сил - поэтической и политической функцию верховной силы получает он, Сталин.

Четыре года - с тридцатого по тридцать четвертый - Сталин жил в страхе: а вдруг мужик, не выдержав террора, поднимется? Вдруг страна заполыхает? Красная Армия - в массе своей крестьянская, станут ли стрелять в своих?

Нет. Не поднялись. Снесли.

Когда Бухарина вывели из Политбюро и Серго взял его к себе в Наркомтяжпром начальником научно-технического отдела, Ягода ежедневно сообщал Сталину обо всех, кто приходил к Николаю Ивановичу: в сухих сводках наблюдения рассказывалось, как принимала друзей опального лидера 'Пеночка' (так Бухарин называл своего секретаря Августу Петровну Короткову). В свое время, молоденькой девушкой, она была отправлена - постановлением Реввоенсовета за подписью Яна Берзина - в Крым, для нелегальной работы в тылу Врангеля, потом помогала ветерану революционного движения Шелгунову, другу Ленина, ослепшему в тюрьме, после этого стала секретарем заведующего отделом пропаганды Коминтерна Белы Куна, а потом уже 'Черныш', помощник Председателя ИККИ Коминтерна Бухарина Ефим Цетлин, один из первых членов ЦК КИМа, пригласил ее в секретариат Николая Ивановича.

'С ним я проработала вплоть до того дня, - рассказывала она мне, - пока Сталин не