повстречался с командиром второй роты Фыриным. Тот шел в сопровождении мальчишки-персиянина. Днем мальчонка бегал по пыльным улицам Орска вместе с русскими ребятишками. Веселился, смеялся, широко раскрывая свои щелочки-глазенки. Часто он стоял под ивами вместе с ребятами, наблюдая, как солдаты маршировали на плацу. Солдаты говорили Ивану, будто он сын какого-то везира восточного и отбился от племени отца. А посему очутился в Орске.

Сейчас он бежал впереди Фырина и плакал. Мальчонка считался фыринским человеком, но в крепости все прекрасно знали, что Фырин не уплатил за него и ломаного гроша, потому что платить было некому.

Фырин был здорово пьян, а мальчонка боялся пьяных до смерти, несмотря на то, что ротный был человек добрый и никому плохого не делал преднамеренно.

- Что ты слезы льешь? - бормотал Фырин, спотыкаясь о застывшие после недавнего дождя комья грязи.

Мальчонка плакал навзрыд и не отвечал.

- Да не рыдай, дитя! - пропел Фырин высоким голосом.

Это рассмешило Ивана. Он подошел к Фырину и поприветствовал его. Фырин остановился и, раскачиваясь, уставился в лицо Ивана. Узнал. На приветствие ответил ласково: как и все в крепости, он знал, что ссыльного любит Яновский. Фырин положил руку на плечо Ивану и начал жаловаться на жизнь. И счастья нет, говорил он, и денег нет.

- Может быть, вы мне, ваше благородие, мальчонку продадите? Я уплачу хорошо, вот вам и деньги появятся... - предложил Иван отчаянно дерзко.

- Тебе? А зачем? - задумчиво спросил Фырин.

Иван даже не успел объяснить ротному, что мальчугашка маленький совсем, по дому тоскует, по Азии.

Фырин не дослушал его, закрыл глаза и закричал:

- Сатисфакцию! За оскорбленье - кровь! Сатисфакцию! - последнее слово ротный пропел высоким голосом.

По-видимому, пение ротного командира заставило Яновского выйти на крыльцо: все это происходило в десяти шагах от окон его дома.

- В чем дело, господа? - негромко спросил подполковник.

- Ваше высочество! - загремел Фырин. - Ссыльный в солдаты Виткевич...

- Господин Фырин, - перебил его Яновский строго. - Вы столь вольны в употреблении титулов, что я опасаюсь последствий, для вас неприятных.

- Про-шу простить, господин подполковник, ошибка зрения! А-аднака, господин подполковник, я требую са-тис-фак- ции.

- Офицер у солдата? - поднял брови Яновский. - Стыдитесь, друг мой. В чем хоть причина?

- Я хотел купить у... - начал Иван, но Фырин перебил его.

- Он хотел купить у меня перса моего. Дай поцелую, орда, - обернулся он к мальчику. - Мало вы нас в ярме держали, чингис-ханы проклятые!

Яновский рассмеялся. Иван впервые слышал такой веселый смех у подполковника.

- Я бы на вашем месте продал, - перестав смеяться, сказал Яновский. Право же, нам, грешникам, это зачтется.

Подполковник знал слабое место Фырина: ротный любил каяться, жаловаться на жизнь, на грехи. Есть такой сорт людей, которым это доставляет наслаждение.

- А зачтется? - усомнился Фырин.

- Наверняка, - успокоил его Яновский.

- Ну, тогда продам. Прощай, душа моя, киргиз! - пропел ротный и, откозыряв подполковнику, пошел по улице, спотыкаясь все время о комья грязи.

- Благодарю вас, Александр Андреевич, - сказал Иван, - очень благодарю.

Яновский задумчиво посмотрел на Ивана. Спросил:

- Зачем он вам, право? Денег у вас и так мало...

Мальчонка глазел на Ивана и всхлипывал прерывисто.

- А я отпущу его в степи.

- Сейчас поздно. Караваны ушли. Вы знаете, когда ходят караваны на Восток?

- Нет.

- Приходите ко мне, я поясню вам. А мальчонку вам придется у себя держать. - Яновский посмотрел на Ивана ласково. - И то польза. Языку персиянскому выучитесь. А там видно будет. Может, пригодится когда... Ну идите, пора уж. Прощайте.

- Как тебя зовут? - спросил Иван мальчика.

- Садек.

- Пойдем ко мне, Садек, - сказал Иван и впервые почувствовал себя человеком, отвечающим за жизнь другого человека. Вернее, даже человечка. Маленького, испуганного, с раскосыми, удивительно добрыми и нежными глазами. 7

Однажды Садек разбудил Ивана в предрассветные сумерки, когда в небе еще тлели звезды и небо казалось то черным, плотным, то серым, прозрачным.

- Скорей, скорей! - торопил Садек, помогая Виткевичу одеваться. - Скорей вставай, караван пришел, у ворот стал, до утра стоять будет, ух, как интересно!

Глаза мальчика горели, и даже под коричневым загаром было видно, как у него на скулах выступили красные пятна.

Виткевич любил смотреть на караваны, которые проходили мимо Орска. Ни разу еще караван не останавливался кочевьем около крепости: все торговцы бухарские проходили мимо Орска, направляясь прямо к Оренбургу, в караван-сарай. Однажды около крепости стали несколько погонщиков с пятью верблюдами из-за того, что основной караван прошел, а у них проводника, знавшего кратчайший путь к Оренбургу, не было. Ночью погонщики идти не решились и поэтому остались около крепости. Но тогда Иван не знал ни одного киргизского или таджикского слова. Да и Ласточкин не сводил с него глаз.

Сейчас, после того как Садек полгода прожил с ним под одной крышей, Иван выучил немало персидских слов. С Садеком он разговаривал только по-персидски и после двух месяцев, к величайшему изумлению и радости мальчика, стал разговаривать бойко, с хорошим выговором.

Как-то зимой Садек захворал, Иван делал ему компрессы, растирал ребра салом, а по вечерам рассказывал сказки. По-персидски они звучали так же хорошо, как и по-русски. Выздоровев, Садек присочинил к этим сказкам что-то свое и принялся рассказывать их киргизам, жившим в крепости. С тех пор о Садеке пошла молва как о великом сказителе, который хотя и молод годами, но мудр разумом.

Поэтому сегодня ночью, когда караван стал кочевьем около крепостных ворот, киргизы пришли за Садеком, чтобы познакомить мальчика-сказителя с купцами и погонщиками, прибывшими из Бухары. А Садек, желая отблагодарить Ивана за все то, что он для него сделал, потащил его с собой.

Так вот оно какое, кочевье!

Верблюды, костры, быстрый гортанный говор погонщиков, ночь, высокое небо и низкие звезды, тишина и в то же время гомон.

В кочевье, хотя погонщики только что расставили палатки, уже установился особенный, ни с чем не сравнимый запах: дыма, острого сыра и сухой полыни.

Старик, к которому Садек подвел Виткевича, взял руку Ивана двумя руками и крепко пожал ее.

- Спасибо тебе за мальчика, - сказал он, - за нашего мальчика.

- Полно вам, - ответил Иван, но улыбнулся, сразу же сообразив, что старик ничего по-русски не смыслит. Повторил по-персидски. - Не стоит благодарности.

- А это уж я знаю лучше, чем ты, стоит или не стоит...

Иван засмеялся. Старик растерянно посмотрел на Садека: 'Как можно смеяться над словами собеседника? Да еще старшего по возрасту?' Садек покраснел, и, словно извиняясь, сказал Ивану:

- У нас нельзя смеяться над словами того, с кем ведешь беседу. И потом он старик - значит, он мудр...

Уже много лет спустя Иван вспоминал, что этот урок был для него очень важным, если не самым важным в жизни.

- Прости меня, - сказал Иван, - и большое тебе спасибо за твою благодарность. Но я не мог иначе поступить, ведь я человек.

- Ты пока еще не человек. Ты ребенок, ты немного старше Садека, а детям подчас свойственна жестокость. И это хорошо, потому что будущее мальчика - это будущее воина.

- Я не хочу быть воином.

Старик недоверчиво усмехнулся.

- Можно не хотеть ночи, дождя или снега. А вот не хотеть быть воином...

- Я не хочу быть воином, - упрямо повторил Иван.

- Чего же ты хочешь? Может быть, ты хочешь стать Хаямом? Или Ибн Синой?

- Я не знаю, кто это.

Старик покачал головой.

- В этом лучше не признаваться. Так чего же ты хочешь?

- Я хочу много знать и еще больше видеть,

- Надо точно знать, чего хочешь. Иван смутился:

- Я не знаю точно. Многое...

- Ты не на базаре. Говорить с другом надо просто и честно. 'Многое' - это значит совсем мало. Сначала приди к тому, что ты хочешь узнать, а уж потом узнавай.

Иван подумал с минуту. Потом улыбнулся и попросил:

- Мне бы сначала очень хотелось выучить арабскую азбуку. Но Садек не умеет писать. Старик спросил:

- У тебя есть с собой перо и кагаз [бумага (араб.)]?

- Нет.

- Хорошо. Подожди меня. Я тебе покажу основу. Остальное изучай с Садеком. У него острый глаз и хороший ум. Мы его в этот раз не возьмем с собой слишком труден будет путь.

Вернувшись, он протянул Ивану листок желтой бумаги и тоненькое гусиное перо, тщательно заточенное, со следами красной туши.

- Пиши. Алиф - первая буква нашей азбуки. Она одна и для таджиков, и для персов, и для афганцев. Потому что эта первая буква - арабская буква.

...Иван ушел из кочевья утром. Прощаясь, старик сказал ему:

- Мы умеем помнить то, что следует помнить. Отныне каждый наш караван, который будет идти в Оренбург, станет разбивать кочевье около Орска. Это мы будем делать для тебя. Приходи и учись, узнавай то, что хочешь узнать. И помни: сначала надо смотреть, а потом уже узнавать. Если тебе скажут, что Бухара - город сказок, не верь этому, хотя Бухара действительно город сказок. Сначала убедись, в этом, увидав, а потом реши, так это или не так... Ну, прощай! Мы должны идти в Оренбург.

Когда караван тронулся в путь, в сердце у Виткевича что-то оборвалось. Много дней после этого дня он ходил задумчивый, тихий.

...В Орск пришла весна. 8

Иван вышел из крепостных ворот. Часовые дремали, опершись о стволы ружей. Степь лежала тихая, словно женщина, утомленная лаской любимого. Играючи, пробегали тушканчики,