Неоднократные предложения Бернса пойти к эмиру вместе с ним я по причинам, тебе понятным, отвергал. Сам же я всякий раз наталкивался на вежливый отказ эмирова адъютанта: то Дост Мухаммед читает бумаги, то гуляет в саду, то занят беседой с друзьями.

Но давеча - хитрая вещь жизнь наша - я при обстоятельствах весьма неожиданных с эмиром встретился. И где бы ты думал? В мастерской оружейного мастера Гуль Моманда, того самого, о котором я отписывал в предыдущем письме к тебе. Придя к нему в гости, я столкнулся с человеком, лицо которого показалось мне чем-то знакомым.

- Это воин, мой приятель, - пояснил Гуль Моманд, - он и твоим другом станет.

- Здравствуй, - сказал воин и пожал мне руку крепко. - Ты откуда? Из каких мест? Судя по костюму, ты с юга?

- Да, - ответил за меня Гуль, - он кандагарец. (Замечу, кстати, что кандагарцы - самые 'чистые' афганцы по крови.)

- Разве ты не слышишь этого по выговору? - продолжал Гуль Моманд.

- Да, пожалуй, - согласился его гость, - он говорит, как настоящий кандагарец. А имя твое, - спросил он меня, - столь же благозвучно, сколь и выговор?

- Столь же, - ответил за меня Гуль Моманд.

Мне очень понравилась эта беззаботная игра, и я с радостью стал ее поддерживать. Отчего-то лицо гостя мне показалось похожим на лицо одного купца с базара.

Я спросил его:

- Ты не торгуешь ли, воин?

- Торгую, - ответил тот, - немногим из того, чем мог бы.

- Отчего так?

- Оттого, что неведомо мне, кто товары мои купит.

Я тогда ответил:

- В России, - ты, верно, слышал о такой стране, - там многие бы товары афганские купили.

- Откуда тебе это известно?

- Говорят люди: верь незнакомцу, ему корысти нет обманывать.

Гость посмотрел на Гуль Моманда и спросил:

- Твой кандагарец, случаем, не мулла? Он так хорошо постиг красоту выражения мысли.

- Нет, какой он мулла, - ответил Гуль, - ты же видишь, у него борода стрижена клином, а не палкой.

Воин осмотрел мое лицо с веселой и шутливой внимательностью и согласился с правильностью слов Гуль Моманда.

- Послушай, кандагарец, а как ты думаешь, ангризи хотят торговать с нами? Что я смогу продать им?

- Я недостаточно хорошо знаю купцов из Англии, - ответил я, - но думаю, они не откажутся торговать с тобой. Торгуют же они с Индией.

- С Индией?! - воскликнул мой собеседник. - Такой торговли мне не надо. Козел тоже участвует в торговле шкурой, содранной с него. Разве ангризи торгуют с Индией? Такая торговля и у нас ночью на караванных дорогах случается.

- Ты очень сердит на англичан, - заметил я, - а слова, произнесенные в гневе, не всегда верны.

Воин взял с верстака маленький кинжал, вернее - заготовку кинжала, и, вертя его в руках, задумчиво посматривая на Гуль Моманда, сказал:

- Он не просто умен, Гуль. Он мудр.

- Да, я ошибался, - ответил ему оружейник.

Я почувствовал, как лицо мое стало краснеть от смущения. (Страшный бич мой!) Увидав это, воин мягко улыбнулся и опустил глаза. Я был благодарен ему за это: вообще афганцы люди большого такта и - ежели хочешь - светского воспитания. Мы, правда, привыкли понимать под словом 'светский' только одно и одним наделять значением. Это неверно. Думаю, что светским следует считать джентльменское воспитание.

- Послушай, кандагарец, - продолжал купец, - а как говорят в городе о том, что здешний эмир, Дост, неверных англичан принимает, разговоры с ними ведет?

- На то он и эмир, чтобы знать, кого и зачем принимать, - ответил я, - да только не твоего ума это дело, да и не моего. Извини меня за резкость слов.

- Как же так? - с живостью возразил мне гость. - От того, с кем эмир наш дружит, мне выгода идет. От меня - к ремесленникам, к простому люду. Чем шире торговля идет, тем больше блага людям, добро производящим.

Я сразу же подумал: 'Как сильна в нас российская привычка мысли свои вслух не высказывать! Я и здесь даже, за тысячу верст, продолжаю ей верным быть, а простой афганец обсуждает действия своего правителя свободно и без боязни'.

- Согласен ли ты с правильностью слов моих? - стал допытываться гость. Верно ли я говорю?

- Да, верно, - ответил я.

Тогда гость вздохнул облегченно и сказал:

- И ты говоришь верно, кандагарец из России. Я сначала рассердился и сурово посмотрел на Гуль Моманда.

- Ты не смотри на оружейника, -засмеялся гость, - он ни в чем не повинен. Здравствуй друг, - протянул он мне руку, - меня зовут Дост Мухаммед, я эмир.

Вот так, дорогой Песляк, началось мое знакомство, а теперь можно сказать и дружба с этим чудесным человеком.

Об остальном - когда вернусь.

Твой Друг и Брат Иван Виткевич'. 7

После разговора с русским Дост Мухаммед убедился, что Искандер-хан неискренен и не просто так, не из-за пустой неприязни к Виткевичу, а в силу каких-то других, скрытых, неизвестных ему, эмиру, причин. Он понимал, правда, что та игра, которую вел адъютант, выдумана не им самим и рука автора, написавшего правила игры этой, куда искусней языка исполнителя.

Окажись Виткевич хоть чем-то, хоть самую малость похожим на Бернса, эмир никогда бы не заподозрил своего адъютанта в таком страшном грехе, каким на Востоке считается двойная игра.

Искренняя доброжелательность русского к англичанам, высказанная в беседе с простым воином и купцом- не эмиром! - позволила Дост Мухаммеду сделать первые выводы, которые в дальнейшем привели к важным последствиям.

Эмир хорошо знал Бернса, ценил его ум, обширные знания, но сейчас он не мог простить англичанину те семена недоверия, которые тот пытался посеять в его душе. Недоверие, страшная кара властвующим - до той поры не было знакомо Дост Мухаммеду. Узнав его, он понял, что в лице окружавших его имеются не только скрытые недоброжелатели, завистники, но и просто враги. Худшее, что могло случиться, - случилось бы, поддайся эмир воздействию этого властного, отталкивающего, восхитительного и гадкого чувства недоверия к человеку. Но Дост Мухаммед был силен духом и добр сердцем. Два эти качества делают государственного деятеля стойким к переменам судьбы, мужественным в горестях, осмотрительным в радостях и счастливым от созерцания плодов труда своего, не удобренного невинной человеческой кровью.

Однажды Виткевич допоздна засиделся у казаков, сопровождавших его в Кабуле. Есаул Гнуцкий, улыбчиво заглядывая в лицо Ивана своими синими круглыми глазами, спрашивал:

- А вот скажите мне, ваше благородие, отчего у людей кожа цветом рознится?

- Так бог велел, - ответил кто-то из казаков, - у него, значит, свое соображение было, кому какой цвет носить.

- А вот мне тут один афганец говорил, будто в Инд-стране совсем черные ликом есть. Я ему верю, - как бы удивляясь самому себе, продолжал Гнуцкий, афганец врать не умеет. Он все по чести говорит, без лукавства.

- Зачем же ему врать, афганцу-то? Врать отродясь никто не должен.

- Смешной ты человек, есаул, право слово. Это мы врать не должны, христиане, а они-то чужаки, нехристи.

- То, что нехристи, это правда, - согласился есаул. - Я вот когда отправлялся сюда, так великий страх испытывал. Ото всех, понятно, таился, чтоб в смех не подняли: мол, Гнуцкий вояка хорош! Чужих земель испужался! А как сюда приехал да пообжился, так понял, что афганцы, нехристи эти, предушевного сердца люди. На базар пойдешь, так упаришься весь, подарки принимая. А поди-ка не прими. Обидится до самой последней крайности. Чудные, ей-богу. У самого зад голый - так нет же, все тебя норовит угостить, ублажить. А корысти у него в этом - ни-ни. Да и какая у афганца корысть? К земле-то он не привязан... Сегодня здесь, а завтра сел на коня и айда в степь.

- Не в степь, - улыбнулся Иван, - а в горы.

- Тьфу ты, - рассердился Гнуцкий, -все как языку привычней бухаю.

Седой рыжеусый казак со шрамом на подбородке раздумчиво сказал:

- Простой человек - он завсегда душевный. Хоть христианин, хоть самая последняя нехристь. Афганец чужому богу молится, крест увидит - отплюнется, а сердцем иному православному в образ поставлен быть может.

Нахмурившись, Иван припоминал, где он слыхал такие же, почти совсем такие же слова.

- Я это к тому, - говорил рыжеусый, - что человек на всем белом свете нутром одинаков. А на морду- так и у нас в России уж такие, не приведи господи, хари попадаются - окрестишься, а все одно страх берет.

- Это ты что, на черномордых кивок делаешь? - поинтересовался Гнуцкий.

- Да не, - поморщился рыжеусый, - я те про то и толкую, что не в морде да не в цвете дело. Ежели я конопатый, к примеру, так что, я не человек? Аль белолицый, словно сметаной вымазанный. Ты не смейся, на север-стороне такие люди есть, рожей как луна зимняя. Ей-ей! А люди хорошие, чистые. Вроде тутошних, афганских.

'Вспомнил, - обрадовался Иван. - Ведь Ставрин мне то же самое говорил!'

И Виткевич слушал неторопливый разговор казаков и радовался тому, как широко и добро сердце простого русского человека. 8

Часто во время бесед с Виткевичем Дост Мухаммед приглашал сына своего Акбар-хана. Стройный, сильный юноша садился подле отца и внимательно слушал все, о чем говорили эмир с русским гостем. Акбар-хан все чаще и чаще замечал, что отец с русским делался совершенно иным, не похожим на того эмира, который разговаривал с Бернсом. Однажды, незадолго до прихода Витксвича, Акбар-хан спросил:

- Скажи, отец, ты очень гневаешься на ангризи?

- Как бы я ни был сердит на человека и недоволен им, - ответил Дост Мухаммед, - всегда в сердце своем я оставляю место для примирения с ним.

Акбар-хан улыбнулся:

- О, сколь ты мудр...

- Ровно столько же, сколь и ты... - Дост Мухаммед помолчал, хитро прищурился и закончил: - будешь в мои годы.

Виткевич подчас чувствовал себя неловко до