Каково, а?! Меня - убить?!' Все остальное казалось сейчас Перовскому менее значительным.

'Ах, мерзавец! - еще пуще распалялся губернатор. - В кандалы его, на рудники, соль копать. Да чтоб босиком!'

Перовский забарабанил пальцами по ручке кресла. 'Одного не уразумею: какой ему смысл был на меня руку поднимать? Не я ли ему все дал? Не я ли ему разрешал все? И я тоже дурак - он на меня с лаской глядит, а я и верю!'

У губернатора заныло сердце. Он подошел к окну, распахнул створки и начал дышать глубоко, с присвистом. Боль стихла.

'А Зан? Фома Зан? Умница ведь. Ботаники классифицирует; детей русских уму-разуму учит. Птичек собирает, бабочек разных. И меня за кумпанию с бабочками решил иголкой пришпилить. Но почему же, почему?!'

Перовский представил себе Виткевича и полковника Маслова рядом друг с другом. Враг - Виткевич. Друг - Маслов. Губернатор выругался, густо, забористо, как простой мужик. Значит, выходит, дураки друзьями приходятся, а умные - врагами!

- Эй! - крикнул Перовский.

Камердинер, кажется, стоял у дверей: так быстро он вошел в кабинет.

Перовский пристукнул бронзовыми амурами по извету и сказал:

- Из тюремного замка Виткевича ко мне. Срочно! 4

Виткевича арестовали дома, за работой. Когда ему зачитали постановление об аресте, подписанное собственноручно Перовским, Иван сделался белым как стена.

- Бумаги можно взять с собой? - только и спросил он.

- Мы побеспокоимся об этом, - заверили его жандармы.

Начался обыск. Вели обыск тщательно, вплоть до того, что вытаскивали цветы из горшков и протыкали спрессовавшуюся землю острыми иглами. Иван подумал удивленно: 'Неужели специально для обысков этакие штуки придуманы?'

Спокойствие вернулось к нему как-то сразу. 'Все этим должно было кончиться в нашей чудесной империи', - решил Иван, наблюдая за тем, как жандармы перетряхивали книги, рукописи, листы бумаги и, просмотрев, бросали их к себе под ноги. Иван смотрел, как рукописи летели в воздухе, переворачивались, падали на пол, под сапоги жандармов. В грудь входила злость холодная и отчаянная. Он скривил губы.

В тюремном замке Иван обосновался словно в родном доме. Спокойствие, абсолютное, полное спокойствие, пришедшее к нему в начале обыска, сейчас стало его Руководителем, его Знаменем, его Спасением. Даже когда он попросил принести сюда, в каземат, чистую бумагу и чернила и ему в этом отказали, Иван только усмехнулся и, пожав плечами, начал спокойно и неторопливо расхаживать из угла в угол, как будто находился он не в тюремном замке, а в своем маленьком домике.

Так же спокойно Иван воспринял приказание собираться.

- Куда?

Жандармский ротмистр - Иван встречался с ним у Даля - ответил почтительно:

- К господину военному губернатору, мосье Виткевич.

- К губернатору? - переспросил Виткевич и задумался. - Нет, к губернатору я не поеду. Во всяком случае, своей волей не поеду.

Когда ротмистр доложил об этом губернатору, тот заскрипел зубами:

- Струсил! Струсил! Как заяц!

- Нет, - ответил ротмистр, поражаясь своей храбрости, - нет, ваше высокопревосходительство. Мосье Виткевич человек не робкого десятка. 5

Бонифаций Кживицкий был необычайно честолюбив. Не просто честолюбив, не так, как часто бывают честолюбивы представители человеческого рода, а особенно, болезненно. Он завидовал всему окружавшему его. Виткевича, после того как тот стал адъютантом губернатора, Кживицкий считал предателем поляков. Фому Зана, ссыльного польского студента, преподававшего в Неплюевском училище и в свободное время собиравшего гербарии, он называл умалишенным. Алоизия Песляка, сосланного в солдаты вместе с Виткевичем по делу крожских гимназистов, спасшего из огня православного священника и семью его, он считал отщепенцем от святой католической веры. Красивый - он видел всех остальных людей соперниками внешности своей, хотя в Оренбургском крае Кживицкий по праву считался самым красивым мужчиной.

Неудивительно поэтому, что дочка казацкого атамана Петренко, Лукерья, влюбилась в Бонифация с первого взгляда. Девица крутого, казачьего норова, она так и сказала отцу:

- Если не разрешите нам, папенька, обвенчаться, сбегу из дому, и все тут.

Петренко знал свой норов и поэтому к словам любимой дочери отнесся с должным вниманием. В тот же день он вызвал к себе Кживицкого. Разговор их был кратким.

- Я тебе не надежда, - сказал атаман, - у самого у тебя голова есть, сам к своему счастью и бейся. Пока ты солдат - Лушка тебе не пара. Не отдам; под висячий замок посажу, а не отдам.

Бонифаций стоял ни жив ни мертв. 'Чертова девка, дура, - думал он о своей возлюбленной. - Надо ж было ей! Теперь этот мужлан загонит куда-нибудь в степь. Дура девка, истинная русская дура'.

- Дослужишься до первого чина - быть свадьбе, - пообещал Петренко и, встав со стула, подошел к двери. Посмотрел, нет ли кого. Понизив голос, продолжал: Коли голова у тебя хорошо посажена, мотай на ус то, что я тебе сейчас открою. - Петренко взглянул на безусое, чистое девичье лицо Кживицкого и поправился. Усов у тебя, к жалости, нет, так ты на бекленбарды намотай ту новость, что я тебе скажу. Третьего дня в Оренбурге твоих собратий польских за злодеяние, ими замышленное, схватили. Понял?

Бонифаций не понял. Мало ли кого схватили - какое ему до того дело?

- Может, ты из поляков из тех кого знал, чудо подводное?

- А кого там схватили?

- Слаб я на память-то, Фомазинова какого-то, Вит, Бет...

- Виткевича, наверное, - предположил Кживицкий.

- Во, во! Его самого! - обрадовался атаман. - Ты его знал, что ль?

- Мерзавец, - коротко бросил Кживицкий. - Он не поляк, он мерзавец.

- Это хорошо, коли так. Тут тебе и рассужденье: сможешь быть начальству полезным - значит, звезда засветит тебе. А это, мил-душа, звезда не простая, а особенная. Сча-астливая, - протяжно закончил Петренко.

Кживицкий, наконец, понял, чего от него хотят, и улыбнулся.

Получив донос от Кживицкого, в котором подробно говорилось о злодее Виткевиче и о всех тех гнусностях, кои хотел он свершить не только против господина военного губернатора, но и против его величества государя- императора, Перовский взял под мышку кальян, тот самый, что курил в день его первого разговора с Вигкевичем, к поехал в тюремный замок. Выходя из дверей резиденции, он сказал камердинеру фразу, над которой тот потом долго бился:

- Если мало - может быть много. Но коли уж слишком много - так сие значит совсем мало. 6

С минуту они смотрели друг на друга молча. Потом Перовский сел, достал кремень и, не глядя на Ивана, принялся выбивать искру. Раскуривши сложный агрегат, он затянулся несколько раз, прислушался к бульканью, так успокоительно действовавшему на нервы, и только после этого взглянул на Ивана.

- Ну что ж, - сказал Перовский. - Проиграли партию, портупей-прапорщик Виткевич. Давайте теперь начистоту со мной. Открывайте карты.

Человеческий взгляд... В нем скрыто так много! Только вот беда - читать в нем возможно очень немногое.

- Что глядишь, Иван Викторович? - пожал плечами Перовский, стараясь скрыть непонятное чувство, охватившее его. - Что, в душу заглянуть хочешь? Смотри, может, что и увидишь. Только вот я у тебя увидать ничего не могу. А это плохо. Плохо. Оттого что люблю я тебя.

Виткевич улыбнулся.

- Что смеешься? Не форси, героическую роль не разыгрывай. Да что ты?! спросил вконец растерявшийся Перовский. - Что?

Виткевич продолжал улыбаться.

- Перестань, - попросил Перовский. - Перестань! - крикнул во второй раз. Кашлянул. Стал говорить тихо, без обычных своих прибауток. - Мальчишка, юнош... Ты понимаешь, что натворил? Ничего не понимаешь, оттого и улыбаешься. Думаешь, мне тебя жаль? Нет. Мне дело твое жаль. Вот он, свидетель, губернатор ткнул пальцем в кальян, - он свидетель рассуждений наших с тобою обоюдных. Об Азии, Востоке... Кому ты, арестант, нужен? Ну, отпущу я тебя, пошлю обратно в Орск. Азия-то - тю-тю... Не могу же я тебя, как думал недавно, в Бухарию посылать...

Иван вздрогнул. Перовский сделал вид, что ничего не заметил. Продолжал задумчиво:

- Кто наукою целого рода интересуется, да еще такого рода, как восточного, тому заговорщические побрякушки ни к чему. Значит, не Восток у тебя на сердце, а одна юношеская глупость. Только для чего? В романтизмы играть? А вот Восток... России Восток, ох, как знать надобно! А кто помогать ей в этом будет, как не ты? Ты ведь России должник за то, что она тебя таким искусным восточником сделала. Не криви, не криви лик! На Маслова кивать нечего да на Новосильцева с Розеном! Я о России говорю.

Перовский замолчал. Потом он поднялся - высокий, сутулый - и, забыв кальян, пошел к двери. Виткевич услышал, как губернатор вздохнул. Он шел медленно. Очень медленно, как будто дожидаясь чего-то.

'Сейчас он уйдет, и все будет кончено, - подумал Иван. - Все и навсегда'.

- Василий Алексеевич, - сказал Виткевич чужим, скрипучим голосом, выслушайте меня.

Перовский остановился и, не оборачиваясь, бросил:

- Говори. Слушаю я.

- Неужели вы, ваше превосходительство, могли хоть на один миг допустить мысль, что я действительно задумывал хоть одно из приписываемых мне злодеяний?

- А почему же нет? - оживился Перовский. - Почему нет?

- Вы ведь знаете меня...

- Да кто тебя разберет, - снова потухнув, ответил Перовский, - вон в глаза тебе смотришь, а там словно льдинки.

- То не моя вина.

Перовский обернулся.

- Почему ко мне не приехал, когда звал?

- Потому, что я видел рескрипт о моем аресте, вами подписанный: я не знал, как расценить это. То ли все, что было раньше, игра занимательная, то ли... Со мной в жизни достаточно наигрались. Даже