надо. По пути домой они завернули в кузню за молотом, и тут издали долетел звериный рёв – далёкий, ослабленный расстоянием. Однако подпилки, свёрла и молоточки немедленно отозвались, заговорили. Чуть слышно запел даже большой молот-балда, не забывший руку Перуна. Кий ударил кресалом, и Огонь выпростал из горна длинный язык, будто прислушиваясь. А Кию подумалось, что точно так звенела когда-то его кузница, откликаясь на гневный голос Сварожича.

– Тур кричит, – сказал Светозор. – Уж не тот ли?

Выглянули они в дверь и вот что увидели. С опушки, проламывая ранящий наст, во всю мочь бежал тур – золотые рога, и на его спине, вцепившись в чёрные космы, ничком лежала девушка. А за туром на перепончатых крыльях, злобно шипя, летел… нет, не Волос, в два раза поменьше, но тоже страшилище. Чешуя вокруг шеи переливалась пёстрыми бусами, на плоском затылке болталось подобие косы.

– Живёт же мерзость такая, – покоробило Светозора.

– Змеевна! – сказал Кий. – А ведь догонит!

Летучая тварь между тем прянула вниз, метя кривыми когтями. Но промазала – лесной бык увернулся, вспахав белую целину. Змеевна ударилась оземь и вдруг обернулась красавицей в длинной искрящейся шубе. Только светились глупые радужные глаза.

– По-доброму ворочайся! – расслышали кузнецы. – Её брось, и свадебку справим! А не то вечный век будешь в турьей шкуре ходить!

Бык молча бросился, пригибая золотые рога. Но красавица обернулась громадной клыкастой свиньёй – опять с косою и бусами. Лязгнула челюстями. Жаль, не выпросила у батюшки ледяного змеиного зуба!

Кий с сыном замахали руками, закричали в два голоса. И тур их услышал. Повернулся и тяжело поскакал, выбиваясь из сил. Огонь в горне свирепо гудел, сам собой разгораясь жарче не надо. Кий сунул в него тяжёлые клещи и поспешил обратно к двери. Подскакавшему туру пришлось заползать на коленях, но всё-таки он успел: кузнецы вдвинули засов перед самым рылом свиньи. Ударившись о железо, веприца отлетела с бешеным визгом. Кузнецы оглянулись посмотреть на быка, но быка не было. У наковальни, прижавшись друг к дружке, сидели на полу девка и парень – черноволосый, в изодранном жениховском наряде. Двумя руками он крепко держал привязанный на шею мешочек, глаза были сумасшедшие. А ноги – босые, сбитые в кровь. А ещё на полу лежала порожняя шкура, увенчанная золотыми рогами. Обоих, парня и девку, колотила дрожь.

– Здрав буди, Перунич! – прогудел из горна Огонь. – Признал ли, братучадо?

Парень хрипло откликнулся:

– И ты гой еси, Огонь свет Сварожич! Как же мне тебя, стрый- батюшка, не признать!..

Поднялся, пошатываясь, подошёл и обнялся с вылетевшим из горна Огнём. Девка пискнула, закрыла руками глаза. Между тем веприца снаружи прохрюкала:

– Кузнец, отвори!

Кий ответил:

– Рад бы, да засов застрял, не могу. Не обессудь уж.

Змеевне, видно, умишка, чтоб думать, совсем не досталось, одни прихоти:

– Как же я его у тебя заберу?

Кий посоветовал:

– А ты пролижи дверь, где нету железа. Я его тебе на язык-то и посажу.

Перунич подошёл к кузнецу, и турья шкура поползла по полу следом, готовая вновь прыгнуть на плечи.

– Сам выйду… Светлёну побереги. И вот ещё… тебе нёс, сохрани…

Он протянул Кию мешочек, но Кий отмахнулся:

– Погоди ты. Мы Волоса выпроваживали, неужто Волосовну не отвадим?

Веприца тем часом лизала дубовую дверь, сопя и плюясь. Дуб, громовое дерево, был ей не по вкусу и к тому же поддавался с трудом. Но вот дыра засветилась. Она всунула язык в кузницу далеко, как только смогла:

– Ну, сажай!

Светозор передал отцу горячие клещи.

– Держи, – сказал Кий и изо всей могуты стиснул слюнявый язык.

Змеевна завизжала так, что впору было оглохнуть. А уж рвалась – мало языка не покинула у Кия в клещах.

– Что с ней сделаем? – спросил кузнец. – Может, в соху впряжём, деревню опашем, чтобы Коровья Смерть не ходила?

– Пусти её, – сказал Перунич. Кий разжал клещи, и Змеевна без памяти кинулась наутёк, на ходу принимая крылатый облик. Светозор усмехнулся:

– Теперь если вернётся, так разве у батюшки на хвосте.

Кий нахмурился.

– А ведь правда твоя, поспешать надобно. Вот тебе, Перунич, сапожки. Будет ноги-то по морозу калечить.

Но Перунич покачал головой, глядя на шевелящуюся шкуру. Могучий, красивый парень, чистый отец, только чуть помягче лицом. Верно, в мать, подумалось кузнецу. А Перунич сказал:

– Я опять стану туром, как только выйду отсюда. Я пробовал… на горе Глядень, в святилище. Заклятье на мне. Я сын Богов, но мне не справиться с колдовством. Я-то ведь не Бог… я не знал Посвящения…

– Это не беда, полбеды, – отмолвил кузнец. – А ну, дай-ка я попробую!

Шкура наставляла рога, вырывалась, но у себя в кузнице Кий был сильнее. Живо сгрёб её в охапку, скрутил тугим узлом. Светозор подоспел, мигом оковал железными полосами. Вдвоём спрятали её в мешок:

– Пошли теперь!

У Кия был злой пёс во дворе. С чёрным нёбом, с тремя чёрными волосками под челюстью, на обеих передних лапах по когтю выше ступни – волка брал не задумываясь, человека чужого к дому не подпускал. А увидел Перунича – заскулил, на брюхе подполз. И молодой Бог не оттолкнул пса, не шагнул в нетерпении мимо. Нагнулся, за уши потрепал…

Зоря с кузнечихой только ахнули, разглядев, кого привёл Кий. А Перунич уже стоял на коленях подле Бога Грозы:

– Отец…

Не смог ничего больше выговорить, обнял его и заплакал. Слепой исполин опустил ладонь на мягкие чёрные кудри:

– Вот так же ты плакал за дверью, когда тебя щипала Морана. Врала старая ведьма, ты – мой!

Сын развязал кожаный мешочек, вынул ларец. Поднял крышку, и изнутри вспыхнули два синих огня. И ещё что-то, медленно, равномерно стучавшее:

– Я принес тебе глаза и сердце, отец…

Оказалось, он получил их как свадебный дар, когда за него сговорили младшую Змеевну. Злобной Моране до того не терпелось смешать Змеево колено с родом Богов,