Весны. Ни одна тень не легла ни на свадебный поезд, ни на священный пир, где в заздравных чашах гостей пенился красный мёд, сдобренный чесноком, и лишь новобрачные не притрагивались ни к еде, ни тем более к хмельному питью. И вот расчесали невесте волосы надвое и заплели по-замужнему: в две косы, да притом укладывая золотые пряди из-под низу, не сверху. Покрыли узорчатой кикой… А потом отвели молодых держать опочив в нарочно выстроенной клети, постелили собольи одеяла на тридевяти житных снопах, оставили горшочек каши и печёную курицу, пододвинули к изголовью кадки с зерном, воткнули по всем углам калёные стрелы, повесили на те стрелы румяные калачи… так и до сих пор, подражая Богам, делают разумные Люди, когда женят детей. Говорят, шелковистый мех одеял, крупитчатая каша, курица, стрелы и святой хлеб – это ноой семье на многочадие и достаток…

Но всё же у Матери Лады никак не выходила из памяти сдёрнутая с невесты фата. Мать Лада сама воткнула в притолоку железные иголки, сама опоясала дочь первой нитью, что та когда-то спряла ещё непослушной рукою. И по просьбе Богини кузнец Кий ночь напролёт ходил вокруг свадебного чертога, держа добрый стальной меч – крепкий оберег против нечисти, подкрадывающейся в ночи. Ибо легче лёгкого испортить, сглазить семью, не успевшую ещё толком сложиться. Кий держал стражу честно, а у коновязи ржали могучие белые жеребцы жениха, и им лукаво отвечали кобылицы, выпряженные из колесницы невесты. Кроме меча, Кий носил свой добрый молот, с которым не пожелал расставаться даже в гостях, и если по совести, на этот молот у него было больше надежды.

Утром, когда новобрачные Боги рука в руке вышли из клети, им под ноги метнули и вдребезги расколотили горшок, пожелав:

– Сколько кусочков, столько бы и сыночков!

А смирные донные ракушки-чашули, жители чистых северных рек, поднесли Перуну целые россыпи скатных жемчужин, родившихся от его молний и выросших между корявыми створками. Искусницы Вилы расшили тем жемчугом двурогую кику юной жены, унизали гривы и хвосты колесничных коней. Говорят, немножко даже осталось…

Поистине, Земля ещё не знавала таких отчаянных гроз, такого роскошного цветения, ещё не сулила своим детям таких обильных плодов. Радовались светлые Боги, веселились добрые Люди, и лишь в бездонных пещерах тлели удушливой злобой, предвкушали недоброе торжество Морана и Чернобог:

– Смейтесь, смейтесь! Скоро заплачете!

Они наконец-то сковали свой ледяной гвоздь, мертвящее остриё. Кривохожими путями пробирается кривда – мудрено ли, что гвоздь вышел загнутым, словно черёмуховая дуга? Да ещё и прозрачным, почти невидимым вышло оружие, созданное из ложных клятв и обманов, – не вдруг и заметишь, с какой стороны его занесли, не вдруг увернёшься. И разило оно подобно отточенной клевете: пронижет тело и душу, и не сразу почувствуешь…

Чернобог и Морана вживили мёртвый зуб Змею в челюсть. Сказывают, он с готовностью подставил им пасть: даже самые беспамятные надёжно помнят несбывшиеся прихоти и обиды. Крепко врезалось Волосу, как отвергла его невеста Перуна, как сам Перун вышвырнул его из ирия, – до сих пор чесался намятый загривок! Надумал Скотий Бог жестоко отмстить, пустить новый клык в дело. Как подменили его, неразумного, но незлого, – вот что причиняет сила, доставшаяся не по уму!

Перелетел он Железные Горы и не укусил – всего лишь дохнул на стройную молодую берёзу. И сам изумился: ветер дыхания, коснувшийся ледяного зуба, превратился в жгучее морозное пламя. Вмиг пожелтели и скорчились густые листья берёзы, дохнул ещё раз – и облетели. Осталось деревце нагое и мёртвое, как от века и не зеленело. Захохотал Змей:

– Вот теперь пусть хоть слово скажут мне поперёк!

И помчался дальше по свету, и всюду, где пролетал, оставалась мёртвая полоса.

А Леля, радостная Богиня Весны, уже пообещала Перуну желанного сына. Её часто теперь называли по имени мужа – Перыней. Гуляла она по тёплой Земле, по людским садам-огородам. Встретит пахаря – и пахарь спокоен за урожай. Коснётся молодой яблони, впервые завязавшей плоды, – и та век будет родить яблок без счёта. Вот почему и по сей день зазывают в сады юных женщин, носящих во чреве дитя. Поднесёшь беременной яблочко – отдастся сторицей!

Не знала тревоги Леля-Перыня, не предвидела лютого горя, как вдруг камнем обвалился из-под облака Змей. На сей раз он разговоров долгих разговаривать не стал. Когтистой лапой зажал рот, чтобы голоса подать не успела, – и уволок! Пернатой стрелой пролетел к Железным Горам, перемахнул заснеженные перевалы, юркнул в лаз. Выпустил наконец из когтей Богиню Весны, и та поникла на пол пещеры, на обледенелые камни. Скотий Бог принял человеческий облик, склонился над пленницей:

– Теперь полюбишь меня! Здесь тебе никто не поможет.

Но Леля тихо ответила:

– Не берут любви силой, не вымучивают угрозами. Жалко мне тебя, неразумного: никогда ты не поймёшь, что это такое. Да ведь и сам расправы не минуешь…

– Вот испугала! – засмеялся Змей и принялся хвастаться: – Да кто со мной может сравниться? У меня мёртвый клык в челюсти, кого укушу, того заморожу! Гляди лучше, какой я богатый!

За руку потащил чуть живую Богиню Весны из двери в дверь, из пещеры в пещеру. Стал показывать ей зелёные смарагды, огненные рубины:

– Всё тебе подарю! У твоего Перуна в помине нету такого богатства, одна золотая секира, и ту скоро отниму. Да на самого меня посмотри – ну чем не хорош?

Но Леля отворачивалась и от Волоса-раскрасавца, и от бесценных камней:

– Травы зеленее смарагдов, земляника милее рубинов. А сам ты мне и вовсе не нужен…

Что делать? Замкнул её Змей в самой дальней пещере, запер на семьдесят семь крюков, побежал к Моране за советом. Недолго думала ведьма, научила его заговору – привороту-присушке неодолимой, потребовала:

– А ну, повтори!

Чего в охотку не сделаешь! С одного раза вошли в память Волоса трудные колдовские слова. Бегом прибежал назад к пленнице, выпалил:

– Выпускаю я силу могучую на Лелю-красавицу! Сажаю силу могучую во все суставы и полусуставы, в жилы и жилочки, в её ясные очи, в белую грудь, в ретивое сердце, в руки и ноги! Будь ты, сила могучая, в Леле-красавице неисходно; жги ты, сила могучая, её кровь горючую, её сердце кипучее на любовь ко мне, Змею Волосу, молодцу полюбовному! А была бы она, Леля-красавица, во всём мне, полюбовному молодцу, всю жизнь покорна-послушна! А не могла бы она ни заговором, ни приговором отговориться, не мог бы отговорить её своим словом ни стар, ни млад человек! А кто из моря всю воду выпьет, из поля всю траву выщиплет, и тому бы мой крепкий заговор не превозмочь, силушку могучую не увлечь. Ну что, любишь меня?

И ведь ждал Скотий Бог – вот сейчас упадёт ему Леля прямо на грудь, припадёт устами к устам. Ан ошибся. Не шелохнулась Богиня Весны, даже не подняла глаз. Словно и не коснулся её крепкий заговор, неодолимое волшебство. Не умели смекнуть Морана и Волос: могуч заговор против ветреной девки, что гуляет об руку нынче с одним, завтра с другим, никак не выберет молодца… Не ведавшему любви откуда же знать – никаким колдовством не смутить верного сердца и чести не преклонить!

Поспешил Волос снова к наставнице, и та дала новый совет:

– А ты прими облик мужа её. Обмани.

Попробовал Змей – и до того вышел похож, что попятились, испугавшись, сами Чернобог и Морана: Перуновы чёрные кудри, Перунова огненная, клубящаяся борода! Даже Леля мало не обманулась, вскочила с радостным криком… но вовремя приметила глупые радужные