нему длинные палочки. Братья стали смеяться: потянул, мол, за девчонкой, игрушками занялся. Но утром над его кузницей заклубился густой дым. Любопытные парни, зашедшие глянуть, в чём дело, приставлены были раскачивать тугие меха. И когда наконец Кий вывел коня и запряг, сзади оказалась не повозка, не волокуша – острый рог, нацеленный в землю, и удобные рукояти для пахаря.

– Какая сохатая! – сказал кто-то, поглядев на окованный блестящей медью рог. Так и повелось с тех пор звать рогатую соху – сохой.

Послушный конь взмахивал хвостом и оглядывался, ожидая хозяйского слова. Старики сперва хмурились: не обидится ли Земля? Но вот отец Кия, помолясь, взялся за рукоятки и повёл самую первую борозду. И вдруг, сам того не заметив, уже сделал столько, над чем ещё вчера трудился бы до заката.

– Диво! – изумлённо ахнули Люди. А кто-то складно примолвил:

– У матушки сошки – золотые рожки!

С тех пор потянулась за Кием слава вещего мастера, любимого Богами умельца и чуть ли не вещуна. Стали поговаривать, будто мог молодой кузнец выковать не только вилы или топор, но даже и слово, даже судьбу, даже старость и хворь на здоровье перековать…

Вот что, к примеру, рассказывали про Кия. Будто однажды заехал к нему удалец по имени Вострогор, попросил наконечников к стрелам и ещё меч. Его род жил на севере, у самых Железных Гор, и там давно уже никому не было доброй судьбы. Слепой отец Вострогора сам благословил младшенького в дорогу, велел искать счастья на стороне. Подобных скитальцев год от году делалось больше. А меч был нужен затем, что Люди сделались разными, не обязательно добрыми, надо же уметь за себя постоять.

Войдя в кузницу Кия, Вострогор, как баяли, тотчас заметил под его молоточком два тонких волоса, серебряный и золотой. А заметив – больше не мог отвести глаз.

– Что такое куёшь? – поздоровавшись, спросил он умельца.

– Судьбу – кому на ком жениться, – отвечал будто бы Кий. Тогда Вострогор не удержал любопытства:

– Чью же ладишь теперь?

– Да вот твою как раз, – с усмешкою отмолвил кузнец. Затрепетало сердце в груди удальца, еле-еле осмелился выспросить о невесте, о своей суженой. И кузнец, глядя в вещее пламя, сказал ему так:

– Вижу твою невесту, живёт она у далёкого моря. С рождения лежит, бедная, в гноище, вся-то кожа в коросте, что в еловой коре…

Застонал Вострогор-удалец, обхватил руками буйную голову, едва на ногах устоял. Не спросил более ни о чём. Насилу дождался, пока сделает ему Кий обещанный меч и наточит как следует. Да с тем и уехал.

Долго ли странствовал, коротко ли… Ни к какому морю, понятно, старался и на сто вёрст не подъезжать, только от судьбы не ускачешь. Вывела его дороженька, тропка лесная, к самому берегу. Увидел он серые волны от окоёма до окоёма и лодку, вытащенную на песок. А под соснами – бревенчатую избушку, сети развешанные. Спрыгнул с коня Вострогор, постучался.

– Входи, добрый молодец, гостем будь, – отозвался милый девичий голос. Растворил удалец скрипучую дверь, стянул шапку с кудрей – кланяться Огню в очаге да добрым хозяевам… сам высматривает – где же девка-красавица, что с ним ласково говорила? – только нету девки- красавицы, лежит на лавке страшное страшило: лица в коростах не видно, всё тело что еловой корой обросло… тут и встали у храброго парня русые волосы дыбом, язык к нёбу присох. А девка и спрашивает:

– Не видал ли ты, молодец, где-нибудь моего суженого Вострогора? Скоро ли ко мне припожалует?

Ни слова не смог вымолвить удалец. Не боялся он ни медведей, ни свирепых волков, стаями рыскавших у Железных Гор, – а тут оплошал, струсил. Закрыл руками лицо, отвернулся…

– Стало быть, ты и есть мой жених? – сказала тихо девица. – Что ж, вижу, в обиду тебе жениться на такой жене, хворой да некрасивой. Не то что в уста целовать, глядеть даже не можешь. Убил бы уж, жених ласковый, затем что не быть нам с тобою поврозь, а и вместе, видно, не быть…

Будто вихрь завертел тогда Вострогора. Сам не ведал в отчаянии, что руки творили. Схватил свой тяжёлый, отточенный меч и ударил с размаха невесту прямо в открытую грудь. И кинулся бежать прочь, словно обронивши рассудок… Опамятовался неведомо где, в чёрном лесу, перемазанный, изодранный в кровь о колючие ветви. Открыл глаза – верный конь рядом стоит, губами мягкими трогает, жалеет хозяина. Сел на него Вострогор, заплакал и поехал куда придётся, проклиная свою непутёвую Долю, пришедшую, знать, к его колыбели всё с тех же сумрачных гор…

Долго ещё странствовал молодой удалец. Ехал по заросшим холмам, где уходившее Солнце щедро золотило лесные макушки, а меж сосен наливалась багряным мёдом брусника. Ехал берегом тихих озёр, где безмятежно дремали белые кувшинки и плакучие ивы спускали зелёные косы к самой воде, к густым, тихо шепчущим тростникам… И думалось Вострогору – век вечный не позабудет он полные муки глаза страшила-невесты, век будет звучать в ушах тихий голос:

– Убил бы уж, жених ласковый…

Клял Вострогор свою трусость и, кажется, сам себя готов был убить, да вот незадача – меча-то с собою не прихватил, там же и бросил.

Но вот минуло время, и прошлое начало заплывать, зарастать, как покинутая могила, травою-быльём. Вышел Вострогор к Людям из лесу, речь человеческую припомнил помалу. А ещё погодя надумал построить дом и жениться. Начал приискивать себе ровнюшку-невесту, непременно разумницу да красавицу.

Что ж, нашли ему добрые Люди душу-девицу. Сказывали, допрежь гнала она всех женихов, а тут засобиралась немедля. И только что увидал её Вострогор – в тот же миг влюбился без памяти, не стал даже выпытывать, умна ли. Честь честью сладили им свадебный пир, трижды обвели вокруг священной ракиты на берегу, вокруг свидетеля-Огня в очаге. Уложили в клети держать опочив… обнял жену Вострогор, да тогда и заметил у ней на белой груди, как раз против сердца, маленький рубчик.

– Али не узнал, суженый? – засмеялась краса ненаглядная. – Больно быстро ты убежал тогда, не дождался, пока опадут коросты, корки еловые… Предал ты меня смерти, а хватило бы поцелуя. Довольно ли теперь хороша?

Тут и понял всё молодец, в самом деле спознал, что своей судьбы не минуешь. Кинулся на колени перед женой, взмолился простить…

Сказывают, до смертного часа помнил он о двух волосках, скованных на наковальне. А девки стали ходить к кузнецу:

– Скуй и мне свадебку, Кий!

Давно уже Земля оправилась от потопа, давно зажила рана Неба – остался лишь опалённый широкий след, по сию пору ясно видимый в звёздные ночи. Люди ещё называют его Млечным Путём и говорят, что этим путём идут праведные души в ирий. Казалось, всё стало, как прежде. Но из-за Железных Гор налетали холодные ветры, зловещие, настоянные на дурном колдовстве. И вот с чего началось.

Люди, всегда жившие в послушании Роду и Матери Ладе, стыдившиеся матерей, сестёр и невесток, пуще глаза хранившие честь чужих подруг и невест, – иные из этих самых Людей вдруг как позабыли, что есть на свете Любовь, предались мерзкому блуду, стали водить по нескольку жён, посягать на любую девку и женщину, силой брать, какая понравится. Не отставали и жёны: бесстыдно искали объятий красивых мужчин, рожали детей, сами не ведая, от кого. Подрастали