себе сам. Ей было хорошо с этим человеком, и не было никакого дела до того, что могли бы сказать по этому поводу другие люди. Друзей у нее и так не было, а с родными отношения были окончательно испорчены.
Эту ночь они провели вместе в одной постели, и больше с этого дня Марина не перебиралась ночевать к себе в комнату. За исключением тех дней, когда Дмитрий срывался и уходил в запой. Она понимала, что ничего не может здесь исправить: Дима рассказал ей многое о своей жизни. Достаточно, чтобы понять изначальную обреченность на провал всех попыток избавиться от его пагубного пристрастия. Она побаивалась его в те моменты, когда Дмитрий был пьян, и старалась поскорее убраться с глаз долой. Когда он пьянел, менялось выражение его лица, его глаз. Словно он одевал на себя страшную африканскую маску шамана, которая давно висела в спальне ее родителей и сильно пугала ее в детстве.
Когда пришла пора, она сдала государственные экзамены, защитила диплом. Однокурсники устроили по этому поводу шумную вечеринку на квартире у одного парня, но Марина туда не пошла. Ей это было не нужно. Правда, никто этому не удивился: она всегда держалась особняком от остального потока. Дима устроил ей домашний праздник, поздравив с получением высшего образования, и лучшего она не хотела.
Нужно было устраиваться на работу, начинать карьеру, но Марину что-то удерживало от этого шага. Сидеть в пыльном, душном офисе от десяти до шести, выслушивать придирки начальства и сплетни коллег, а потом со всех ног мчаться домой, чтобы приготовить ужин, затем телевизор и спать? Вот уж увольте! Она и так слишком многое упустила в этой жизни, и теперь хотела пожить в свое удовольствие, самой разобраться, чего же она действительно хочет, а чего нет. Дмитрий не отговаривал ее, рассудив, что ничего криминального в этом желании нет, а чтобы его Мариша не сильно грустила и всегда имела достаточно средств на тряпки и развлечения, подбрасывал ей то одну, то другую халтуру, в том числе добытую и через знакомых. Так и получалось, что сидя дома, Марина зарабатывала даже больше, чем многие из ее однокурсниц. Хотя и назвать ее времяпрепровождение домашним арестом было бы как-то затруднительно. Дима водил ее с собой в лес, учил пилить дрова и разводить костры в любую погоду, пел ей песни под гитару и знакомил со своими друзьями. Марина сначала держалась от них в сторонке, потом поняв, что ничто ей здесь не угрожает, и никто не скажет ей и единого дурного слова, потихоньку вступала в костровые разговоры ни о чем. И это ей даже нравилось.
Когда она достаточно привыкла и освоилась в его лесной компании, Дима организовал двухнедельную вылазку в Карелию. Марине даже пришлось немного попотеть под тяжелым рюкзаком — не мог же Дмитрий тащить всю провизию и снаряжение в одиночку! Его рюкзак весил за сорок килограмм, ее — пятнадцать, но вымотались они, пока добрались до места стоянки, одинаково. Вместе с тремя попутчиками разбили базовый лагерь на берегу живописнейшего озера, и все две недели Марина открыв рот, глазела на потрясающие Карельские пейзажи и наслаждалась своими неожиданными каникулами. Казалось, что она попала в сказочную страну, словно сошедшую с иллюстраций Билибина или Васнецова. Грибы росли метрах в пяти от ее палатки, и какие грибы! Сплошные белые, подберезовики и подосиновики! Ягодами она объелась так, что всерьез опасалась, что ее зубы так и останутся навсегда окрашенные ягодным соком в ужасный сине- фиолетовый цвет.
Место, где они отдыхали, стояло в стороне от каких бы то ни было населенных пунктов, и она могла совершенно безбоязненно бродить по окрестному лесу, взбираться на сопки или купаться в гордом одиночестве в какой-нибудь живописной заводи, не боясь чужих глаз. Никто не указывал ей, что и как делать, каждый расслаблялся и отдыхал, как умел. Рыбалка, грибная охота, песни у костра. У Димы был роскошный баритон, а песни, которые он исполнял, были столь просты и безыскусны, что трогали сердце вплоть до слез на глазах. Марина никогда раньше не увлекалась бардовской песней. Более того, она даже не знала об ее существовании. Оказывается, зря. Теперь же она запоминала отдельные понравившиеся ей песни, и даже иногда подпевала Диме. Тихо-тихо, чтобы никому не помешать, потому что не была уверена, что ее голос может кому-нибудь понравиться. В детстве она полгода прозанималась в хоре, и руководитель постоянно ругал ее за то, что она «мажет» мимо нот, не может правильно запомнить мелодию. Может быть, у нее и слуха нет?
За эти полмесяца Марина загорела до коричневы, словно побывала на каком-нибудь южном курорте. Никогда она еще не чувствовала себя так легко и непринужденно. Когда пришла пора собираться назад в Москву, выяснилось, что рюкзаки стали просто неподъемными: Марина пожадничала и набрала домой за два последних дня столько ягод, сколько только смогла. Из-за этого пришлось сняться с места на полдня раньше, и ползти до станции, делая каждые полчаса передышку минут на пять-десять.
Иногда ей звонил отец: с разрешения Димы Марина дала ему свой номер телефона. Он искренне радовался, что его старшая дочурка устроена, что с ней все в порядке, но практически перестал рассказывать о том, что происходит дома. По его отдельным фразам Марина догадывалась, что ничего хорошего там нет. Ира чуть ли не каждый день ругалась с Валерой, обвиняя его во всех смертных грехах, теща принимала то сторону зятя, то сторону дочери, стараясь сохранить их брак, и вконец истрепала себе нервы. Кажется, Валера временами даже поколачивал молодую жену, если она особенно доставала его своими концертами. Он устроился на престижную работу, получал неплохую зарплату, но денег Ирине выдавал мало. Пусть знает свое место. Про их злополучную свадьбу отец рассказал только то, что Ира была крайне взвинчена из-за неприятного происшествия, приключившегося в ЗАГСе, и только дорогие подарки со стороны родителей Валеры хоть как-то смогли ее утешить в этот день. Если он даже и считал, что Марина была к этому хоть как-то причастна, то не обмолвился об этом ни словом, ни намеком.
Однажды Марина даже провела с отцом почти целый день. Ему надо было сдать в поликлинике какой-то анализ (полчаса мытарств), а дома он сказал, что едет проходить полное обследование и будет только вечером. У поликлиники они и назначили встречу. Чтобы не пугать отца своим видом, Марина накануне из брюнетки перекрасилась обратно в блондинку. С оттенком краски она немножко промахнулась, и теперь была скорее светло-рыженькой, но это ее тоже устраивало. Она долго экспериментировала у зеркала с тенями для глаз, выяснив что теперь ей подходят зеленоватые и светло-сиреневые тона, и коричневая тушь для ресниц. В последний момент перед выходом из дома Марина, повинуясь минутному импульсу, сделала себе два задорных хвостика, и стала выглядеть поэтому совсем как школьница. Когда отец выйдя из дверей здания, увидел ее, то сначала даже не узнал, растерянно и чуточку близоруко глядя прямо на нее.
— Папуль, привет!
— Марина, это ты? Здравствуй, моя доченька, здравствуй, мой малыш. Как же ты изменилась! И прическа новая, у тебя раньше другая была.
— Новая жизнь — новая прическа.
— Ну, коли так, то действительно: даешь все новое! Куда пойдем?
— А куда скажешь, мне все равно. Папка, как же я по тебе соскучилась! Просто ужас!
— Ну ладно, ладно. Не прыгай возле меня, как козленок перед козой. Лучше скажи, ты есть хочешь?
— Уже немножко проголодалась, так что какой-нибудь бутерброд я бы в себя не отказалась забросить.
— Тогда пошли в кафе, тут неподалеку есть одно. Накормлю тебя и напою тебя. Мариночка, солнышко, как же я рад тебя видеть, золотце ты мое!
Обнявшись, они дошли до летнего кафе, заказали себе по салату, шашлык и томатный сок, уселись за крайний угловой столик. Марина ела и исподтишка рассматривала отца. Да, за этот год он сильно сдал. Лицо все в морщинах, а ему всего-то пятьдесят. На пять лет старше Димы. Ой, всего на пять лет? Она попыталась представить Диму в роли своего отца. Не получилось. Дима для нее — друг, любовник, кто угодно, но не отец. А разница в возрасте — ну кого она волнует? Главное, что им вместе хорошо, а остальное неважно.
— О чем задумалась, принцесса?
— Да так, ни о чем.
— Расскажи мне лучше, как живешь, чем занимаешься. Хозяин квартиры не достает?
— Да нет, что ты, он — нормальный мужик.
— Вот это меня и настораживает. Ладно, дай хоть побрюзжать немножко по-стариковски, не хмурься. Вы все-таки живете под одной крышей, мало ли чего может произойти. А я не хочу, чтобы тебя больше обижали. Только-только в себя пришла, вон, глазища блестят, как звездочки.
