И я ее двигаю туда-сюда, туда-сюда. Мне сказали, важно найти силовые поля. Что вообще важно? Я теоретически понимаю - совесть, доброта... Вы же вот смеетесь - думающее лицо. Так оно и есть. Хотя глупость, разве человек думает лицом? Я понимаю, понимаю... На нем идет отражение мысли... Но мысли у меня о себе плохие. Мне с собой неудобно жить. Я себя отягощаю. Но в карму я не хочу верить. Я не хочу, могу это закричать даже криком, отвечать за своего папочку. В конце концов! Не хочу, а думаю... Вот и получается то, что получается...
Другой бы давно ушел, а Иван Николаевич слушал. Хотя про другого, который бы ушел, это он тоже подумал. Далась, мол, мне эта баба! Сиди и слушай. Соседка у нее с круглым, но вполне симпатичным животом... Напрасно женщин осуждают за живот, живот - это у них сама жизнь, сама природа в нем заключена... Вот у этой, с думающим лицом, живота нет, и смотрите, сколько в голове глупостей. Но жалко... Жалко... И ноги хорошие, обе толчковые. И грудь хорошего размера, наверное, третьего. Правда, сейчас все в других цифрах. Но он по-старому. Размер третий. На глаз. У жены-покойницы был пятый. Несколько перебор. Для него лично. Он не мог это охватить. Жена легко ушла с этого света. Сказала 'ах!' и ушла. С улыбкой удивления на лице. Ему объяснили, что так уходят праведники!.. А эта, наверное, будет мучиться. Потому что во многом себя обвиняет. Но ведь это, если разобраться, хорошее свойство - судить себя по- строгому. Надо бы уйти от нее. Бог с ней, с ее грудью и ногами. Он хотел простого и человеческого, дети ее так его просили: 'Дядя Ваня! Дядя Ваня! Растормошите маму. Можете удариться с ней во все тяжкие. Какие ваши годы?' Они, конечно, при этом смеялись, потому что в их представлении их годы большие. А он знает, что никакие. И хорошо и радостно можно еще жить и жить. Но как? Как к ней подсыпешься?
- Бросьте ваши мысли, - решительно сказал он ей. - Бросьте! И если вы на самом деле любите вино, давайте выпьем. Как это говорится? У меня с собой было. Теперь ведь, если идешь и продают, надо брать. Я взял вермут. Хотите?
- Вы так все буквально понимаете, - сухо ответила Александра Петровна. Просто буквально!
- Выпьете или нет? - настаивал Иван Николаевич. - Чего вы боитесь? Вы же сами все объяснили и про коленки, и про мини. Я с вами в этом смысле абсолютно согласен. И еще у вас грудь третьего размера. Хорошая, укладистая в ладонь... И вообще вы интересная женщина испанского типа. Вы, должно быть, страстная.
- Да что вы! - смутилась Александра Петровна и тихо добавила: - Я не знаю...
- Эх, вы! - покачал головой Иван Николаевич. - Эх, вы! Я, пожалуй, пойду... Потому что вряд ли у нас с вами что получится. Мне лично жалко жизнь. Сколько там ее осталось?
Иван Николаевич встал и с сожалением окинул такую с виду симпатичную квартирку, в которой бы жить да поживать, да добра наживать, а тут все мимо, мимо радости. Но и не до такой он степени заинтересован... Нет, он, конечно, заинтересован... Но не до такой степени, чтоб тратить время на осаду этой крепости. Ему вообще крепости уже не по возрасту, ему надо, чтоб все было без боя и без этой словесной трепотни, от которой он усыхает физически. А усыхание, потеря воды, это в их возрасте последнее дело... Поэтому прощай, квартира-бабочка, прощай, женщина - грудь третий номер.
- Не уходите, - тихо сказала Александра Петровна. - Не уходите. Я выпью с вами вина. Я очень хочу вина. Я так давно хочу вина, что даже запах... В общем, не возмущаюсь...
Иван Николаевич засмеялся и сказал, что нечего его опять сбивать словами, хочется - давайте ваши рюмки. В конце концов! Он - вдовец, она - вдовица, и, знаете, бросьте эти ваши мысли, хуже нет лишнего образования, надо жить просто... Посмотрите только, какая вы складненькая, вас просто на конкурс можно. - 'Да что вы такое говорите? Знали бы вы меня раньше...' - 'Я тоже был вполне, это сейчас я огруз, а раньше... Но ведь это не помеха, нет?..' - 'Да нет... Вы сильный...' - 'То-то! Я сильный... Мы с вами сделаны по Марксу. Во мне сила, в вас слабость...'
И оба засмеялись друг в друга и сказали, что потом - потом! - за это надо будет выпить. Где Маркс, а где они, а теория воплотилась. И вермут так кстати оказался. Шел себе, шел человек, а навстречу ему вермут...
Ну, не диво ли на нашем безрыбье див?..
НЕ БОЙТЕСЬ! МАРИЯ ГАНСОВНА УЖЕ СКОНЧАЛАСЬ
Хозяйка, молодая, нервная женщина, предупреждает гостей сразу: 'О политике не говорим. И о футболе тоже'.
- Ну, ты совсем, - встревает ее мать, которая умеет говорить только о политике, но говорит о ней так, что я люблю ее слушать. Так говорят о детях и внуках - с нежностью и страхом. Она ходит по квартирам, собирая подписи за кандидатов, потому к нежности и страху прибавляются заискивание и жалость. Вот соедините все это вместе - будет мама хозяйки. Она оскорблена условиями застолья.
- В детстве была такая игра, - говорит дама с красивыми серьгами, рассчитанными на куда большее, чем у нее, расстояние от ушей до шеи. Дама мне нравится абсолютной доброжелательностью принять любой разговор, пить то, что наливают, и не обижаться на дураков. - Так вот в детстве мы играли в 'да' и 'нет'. 'Да' и 'нет' не говорить, не смеяться, не улыбаться, губки бантиком держать'.
- А Романцева надо гнать в шею, - говорит тесть хозяйки. - Поставил в ворота козла... А тот и ноги растопырил...
- Заткнись, - толкает его в бок жена. Она боится невестки. И мы молчим. Потому что разношерстную компанию могут объединить только футбол и политика. И еще болезни. Я хочу выручить хозяйку и начинаю рассказывать про 'дружище Биттнера', как нежно его называют на одном радио. Но тему обрывает хозяйка.
- Ненавижу радио, - говорит она. - Голоса эти... Научились бы говорить по-русски...
- Голос - страшная сила. - Это дама с серьгами. - От него может идти такая отрицательная энергия.
- Энергия идет от всего, - это я. - От людей, предметов, вот этой чашки... Сколько людей из нее пили?
- Нисколько, - ехидно говорит хозяйка, - сервиз новый.
- Что касается энергии, - милая женщина с серьгами деликатно тушит хозяйку, - если мы восхитились горой или каким-нибудь пейзажем, значит, это они послали нам импульс восхищения.
- Естественно, раз они красивы, мы и восхитились.
- А для скольких эта же гора и этот же пейзаж - тьфу! Нет, импульс, живой ток получает тот, кого выбрала сама гора... Они нас выбирают, а не мы их.
У меня защемило внутри. Я знаю одну излучину реки, на которую всегда смотрю, когда бываю невдалеке. Нужно встать лицом на запад, под дубом, что возле забора бывшего пансионата, и тогда от вида излучины растапливается сердце и возникает такое ни с чем не сравнимое чувство благодарности к этой, в сущности, никакой речонке, не годящейся ни для рыб, ни для купания. А поди ж ты - рождает чувство полной благодати.
Мне понравилась мысль, что излучинка выбрала меня, именно мне послала сигнал. И я поверила в импульс горы, в то, что природа выбирает нас, а не мы ее.
- Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает, - пропела хозяйка, и все вспомнили старый фильм, растрогались и выпили. Так ловко и непринужденно возникла тема, разрешенная к разговору. Стали вспоминать случаи всяческих несовпадений. Чего-чего, а этого - вагон и маленькая тележка. Договорились, что в самой идеальной паре момент 'убить хочется' присутствует непременно. Как же иначе? Ведь люди живые...
- И значит, хочется убить? - смеется хозяйка.
- Хочется! - кричит свекор. И все понимают, что он уже час как готов совершить два убийства сразу: невестки и вратаря Филимонова. Моя история всплывает во мне сразу, одним толчком, из тех сусеков памяти, которые существуют на случай полного высыхания мозгов. Но не выдержала лапочка, выскочила на люди и отряхивается теперь от долгого лежания в тесноте моей головы.
Жила-была женщина. Звали ее, скажем, Мария Ивановна, но нет, это очень просто. Тем более что она была полукровка. Из приволжских немцев, скрестившихся с маленьким и древним марийским народом. Поэтому пусть будет Мария, но Гансовна.
Была она большой областной шишкой. Ее боялись и не любили, но в ней было столько самодостаточности, что чужая нелюбовь была ей как бы всласть. Может, она даже подпитывалась ненавистью, как другие любовью, в конце концов это же просто плюс и минус. Разные энергетические
