мной... стелется... Еле оторвалась.

- Спокойно, спокойно, - уговаривал я ее и себя. Глупый поросенок в соломенном домике. Почтальонша не волк, почтальоншу можно пустить. Выгнать потом трудно.

Я развел спирт водой и, как есть, теплым и противным, дал почтальонше. Та в три глотка выпила наркомовскую дозу, занюхала косточкой.

Несколько минут мы сидели молча.

- Я обратно не поеду, - твердо и трезво объявила после раздумья почтальонша. - Пусть за мной приезжают.

- Кто?

- Хоть кто. На машине. Охранник есть на почте, с ружьем, пусть и приезжает.

- Чудесно. Письмо ему напишем, или телеграмму отобъем?

- Чего? - лицо расслабилось, вышло из фокуса. Не какой-нибудь спирт, а медицинский. Ректификат.

- Того, уважаемая. Телефона-то в деревне нету. Как покрали провода во второй раз, так и нету, - я говорил от имени всех обиженных селян. Приезжают городские, режут провода и загоняют скупщикам краденого. А у совхоза денег на новые нет. Вас когда хватятся?

- Меня? Ах, да. У меня два отгула, не скоро.

- Давайте, я вас отвезу.

- Отвезете? Вы? - она подозрительно вглядывалась в мое лицо. Скоро начнет насчет глаз, ушей и зубов справляться.

- Сядем, и газанем. Я топор прихвачу.

- Ну, нет. Мне детей поднимать.

- Тогда одолжите мотоцикл, и я сам съезжу в район. На почту, в милицию.

- Мой мотоцикл?

- Да. Я ведь, в некотором роде, зам председателя. Почти

местная власть, - чистая правда. Зампред отделения союза переселенцев.

Она поколебалась, но доверие докторскому халату пересилило. Или ей было наплевать.

- Берите, - она протянула ключ. - Но как же... Он ведь на дороге?

- Обойдется.

Я надел куртку потеплее, захватил кошелек и топор. Несколько вечеров я точил его, и теперь брось на лезвие пушинку

- промахнешься. Тонкое. А пальцы дрожат.

У конторы я без надежды толкнулся в дверь. Не вернулся учитель.

'Урал', поджидая хозяйку, жался к забору. Чувствует, железяка. Вокруг никого, не дергают фартук, не жмут на сигнал.

Черное железо под солнцем было теплым, почти живым.

Давненько не брал я в руки мотоциклов. Медленно, на первой передаче, прокатил я по пустой улице, но за околицей осмелел и дважды не вписался в не самые крутые повороты. Подавил озимые. Чуть-чуть. Но скорости не унял, чувствуя себя Серой Шейкой с внезапно окрепшим крылом. У развилки притормозил. Где мой Юг?

Направо - райцентр, власть, человек с ружьем. Налево - путь на Самохатку, к лабиринтам метро, где, может быть, провалился в хитрую яму учитель и ждет помощи.

Я привстал, огляделся. Вдалеке, по пути в район, мелькало что-то в придорожной лесополосе. Необлетевший куст или еще что- нибудь. Разогнаться как следует, и ура.

Зато по другой дороге, совсем уж далеко, стоял зеленый фургончик.

Геодезисты.

Я неловко отжал сцепление, мотоцикл дернулся и заглох.

Не отводя глаз от мельтешения в посадке, я дергал ногой, запуская двигатель. Закрытый массаж пламенного сердца. Ожило, порадовало. Старательно, как перед комиссией, я поехал к фургону. Зеркало на руле дрожало, и вместе с ним дрожало все позади. Некогда оглядываться.

Перед самым фургоном путь перегородила та же распоротая железнодорожная колея. Насыпь, невысокая нигде, здесь оказалась вообще вровень с землей, но я заглушил двигатель. Ножками дойду. Пешочком.

Фургон оказался тихим, кабина водителя - пустой. я постучал в стену:

- Кто-нибудь!

И стук, и голос казались жалкими, слабыми.

Я обошел жилище на колесах, понюхал выхлопную трубу.

Сутки не грелась. Или нет. Откуда мне знать.

Я порыскал вокруг, пока не наткнулся на отхожее место.

Вот в этом я специалист, дерьматолог. Пудр-клозет. Самому свежему дерьму не меньше суток.

Конечно, это ни о чем не говорит. Работа у людей подвижная, вольны оправляться, где хотят. Но...

Я вернулся к фургону, такому прочному, солидному.

Наф-Нафа дома не оказалось.

Мотоцикл меня признал, завелся сразу, и я потрясся назад.

Разумеется, можно и в таинственное подземелье спуститься, и в район сгонять, но я боялся. Теперь у меня было оправдание перед самим собой: исчезну я - исчезнет еще несколько человек. Один уж точно. Филипп.

* * *

Юлиан бежал, прижимая груз к груди, будто ребенка. Чертово семя, какой тяжелый.

Пули начали спеваться, но он успел, добежал до лесной полосы, вломился в кустарник, упал - обрывисто, нырко, и откатился в сторону, ищи, не ищи одно.

Ползком он вернулся к краю полосы, выглянул. Темные фигурки копошились вокруг машины, ветер доносил яростные 'хальт' и 'хенде хох'. Десант. Ищут. Груз? Короткая очередь.Добили кого-то. Лейтенанта, Ивана рязанского? Ленчика с Иваном уральским достал пулемет, когда они сбрасывали второй ящик. Очередью посекло и груз - когда лейтенант, сорвав никчемные пломбы, открыл ящик, то увидел расколотый сосуд белого металла, из которого сыпался порошок, пахнущий аптекой и грозой.

Уцелевший груз лейтенант дал ему, Юлиану. Любой ценой вернуть в часть. Любой. Где ж ее взять, любую?

Десантники перестроились в цепь и пошли в сторону лесной полосы, по-прежнему выкрикивая 'хенде хох'. Неужто он, Юлиан, им так нужен? Груз, только груз. Завез шоферюга, сволочь, и лейтенанта ранил.

Тщательно, как на зачетных стрельбах, он выстрелил. Три из трех. Цепь залегла, но ответного огня можно не страшиться, автомат не винтовка, близорук.

Юлиан за деревьями пробежал метров сорок, опять вынырнул и выстрелил уже наугад, лишь бы обозначить себя. Таясь, вернулся назад, подхватил груз и бегом двинул в другую сторону.

Авось, обманул.

Слабость заставила перейти на шаг. Быстро прокис. Тяжело.

Он крепче прижал к себе груз. Загнался до тошноты. Если из полосы выйти, идти легче, но нельзя. Заметят.

Он едва не проскочил горелый хутор. Бывал здесь раньше.

Пример обострения классовой борьбы. Давно, лет десять назад, пришли раскулачивать куркуля, а тот - отстреливаться, затем подпалил дом и сгорел вместе с семьей. С тех пор и пустует хутор.

Бурьян вокруг - в рост. Скроет. Из последних сил он побежал к хутору, надеясь, что его не видят. Во дворе нырнул в погреб. Пол в ямах, перекопали, ища золото куркуля. У них в части и присказка сложилась 'золото поискать', о зряшной работе. Он бросил груз в одну из ям и начал забрасывать землей. Вот и пригодилась лопатка. Работал в полутьме, чуть не на ощупь, оно и хорошо, без света не разглядеть, что землю тревожили. По-хорошему надо бы ямы заровнять, дел на час хозяину, но не хозяин он, и нет у него часа. Нужно уводить тех и пробиваться в часть. Налегке может получиться.

* * *

Я проехал деревню насквозь, сто двадцать метров улицы. Никто не ликовал, никто не улюлюкал, не швырял тухлых яиц и дохлых кошек. Никому просто не было дела ни до моей трусости, ни до моего геройства. Разве что Филиппу. Он смотрел на меня жадно, но при родителях спросить не решался. Яркие пятнышки на лице обещали ветрянку.

Почтальонша искренне обрадовалась возвращению 'Урала' и, после новых ста грамм позволила отвести себя на постой к бабе Фросе.

Вдругорядь, уже пешком, я вернулся на конец деревни, к медпункту. Хотя это откуда смотреть - конец или начало. Домик стоял наособицу, чуть-чуть неловко, словно бывший депутат в общей очереди. Он был старше остальных домов, близняшек финского происхождения, и старость его была старостью рабочей коняги.

Верно, и он был молодым - после войны, первый отстроенный дом, правление, с него начинался колхоз, а поодаль в землянках годили люди, надеясь на обязательное чудо, которое и явилось, дало жизнь поверх земли, тяжелую, надрывную, но поверх.

Я потрогал пальцем стену. Конечно, дом был началом. Осталось с войны кое-что - фундамент, стены, печь, и первый дом подняли миром, выгадывая каждый камень, каждый гвоздь.

А теперь живет в этом доме доктор Денисов, которому светят во тьме подземелья несчетные сокровища. А до него жил другой доктор, который просто исчез. Приходил ли к нему другой малец и тоже поведал секрет о кладах, а потом уехал в интернат, и не пишет, не едет назад?

Жил я тихо, скромно, свыкаясь с деревней, и вдруг перевели меня в душеприказчики. Зачем? Я вспоминал, перебирая дни, стараясь извлечь из пачки замусоленных трешек, давно упраздненных за ненадобностью, мятый, но годный доллар.

Ретроанализ. На семнадцатом ходу белые упустили возможность форсировать ничью, о чем к девяносто седьмому крепко пожалели.

Что свело вместе меня, учителя, Филиппа? Судьба? Скученность? Чушь все это. Находка медальона. '... алко... гре..'

У Паганеля был лорд Гленорван, 'Дункан', земной шар и вся жизнь. У меня - я сам, домик, и несколько часов. В лучшем случае - до рассвета. Да нет, вряд ли.

Ах, как бы пригодился рояль в кустах. Впрочем, был он, рояль. план подземелья с крестиком. Мышеловка.

Обломив ветку, я стал прочесывать двор. Лозоходцы, инородцы и прочие мигранты обязаны еженедельно отмечаться у сотника, приводя доказательства своей непротивоправной деятельности, заверенные двумя представителями титульной нации.

Я ходил и слушал свое нутро, слушал и ходил, от дома до калитки, шаг в сторону, назад, по огороду, к летнему умывальнику. Раз дрогнуло что-то в душе, и я быстро-быстро сменил прутик на лопату. Почти угадал. Старая выгребная яма. Биолокация!

Я сел на скамеечку у порога. Солнце миновало низкий полдень и спешило на вечер. Самое время пустить слезу: прощай, милое, не свидеться нам более.

Приедет, глядишь, новый доктор, порадуется на домик, вскопанный огород, почти нетронутый запас угля, крупного кузбасского антрацита. Или не приедет, а через пару тысяч лет откроют геологи новое