- Это неразумно, очень неразумно, - заметил бывший врач и, повертев по сторонам головой, кивнул Фугасу и Рыде: - Туда вон его, в тот закуток.

Они отволокли Дему в угол, повинуясь командам Сухачева, перецепили наручники на руках и ногах к трубам отопления и отошли в сторону.

А бывший врач снова склонился к ноге раненого, разбинтовал ее, качнул головой и пробормотал:

- Плохо дело.

Взяв скальпель, он быстро разрезал штанину, потуже перетянул ногу повыше раны все тем же ремнем, а затем легко и даже изящно начал с помощью скальпеля освобождать мотоциклиста от его одежды. Чувствуя, как острая сталь легко, как бумагу кромсает плотную ткань джинсов и упругую кожу куртки, Дема заскрежетал зубами и начал поносить всех находящихся в подвале.

- Суки, всех бы перестрелял до одного... - это была самая скромная кара из тех, что Дмитрий придумал для своих врагов.

Вскоре он оказался совсем голым, и это снова замкнуло его уста, только по телу пробегала нервная дрожь, да лоб покрылся испариной. Сухачев знал, что голый человек чувствует себя более незащищенным и теряет большую часть мужества. Тут он как-то замешкался, а поймав удивленный взгляд Нечая, смущенно пояснил:

- Совсем молодой.

Геннадий усмехнулся.

- Этот молоденький час назад одного парня в автобусе просто так, ни за хрен собачий пристрелил.

- Ну что же, тогда начнем, - и вытащив из пламени ревущей паяльной лампы разогретый до малинового цвета железный прут, Сухачев прикоснулся им к ране на ноге Демы. Дикий, истошный крик пленника, казалось, проник сквозь толстые стены и плиты перекрытия. Курившие у своих машин боевики прислушались к нему и переглянулись. Даже их пробрало до печенок.

- Не хотел бы я сейчас быть на его месте, - сказал один из них, кивая в сторону дома.

- Да, мясник свое дело знает, к нему лучше не попадать в клиенты, подтвердил другой.

Несмотря на кажущуюся хрупкость, Дема продержался целых полчаса. Сухачев, сам не на шутку вспотевший, время от времени начинал уговаривать упрямого парня:

- Да расскажи им что надо, сынок, и все кончится. Не стоит это все таких мучений.

Нечай, прислушиваясь к словам мясника, даже удивился. Раньше тот не церемонился со своими клиентами, правда, и контингент был другим: уголовники, да разные барыги от наркоты.

Сидеть в подвале было не на чем, и вся криминальная троица, Нечай, Рыдя и Фугас, поневоле припомнив зону, присели на корточки. Так и смолили сигарету за сигаретой, прислушиваясь к монологам мясника и крикам жертвы. Наконец Дема сломался и в голос стал звать мамочку.

Вскоре Суханов отложив свои инструменты подошел к Нечаю и компании и, вытирая пот со лба, заявил:

- Можете спрашивать. Теперь он скажет все.

Нечай подошел к Деме, глянул на него сверху вниз, и уже не увидел в этих почти обезумевших глазах ни упрямства, ни ненависти. В них была только боль. Через пятнадцать минут они знали о 'волчатах' все.

- Надо крутить сейчас, быстро, пока ребятки не смылись из города, сказал Нечай Фугасу и Рыде, отходя от пленника. Затем он обернулся к Сухачеву и чуть кивнул в сторону пацана.

- Потом скажите моим парням, они о нем позаботятся. А вас отвезут домой.

Нечай направился было к выходу, его подручные уже во дворе разбирались, кто за кем и на какой машине поедет, но потом Геннадий что-то еще вспомнил и обернулся к бывшему врачу:

- Да, Василий Федорович, я слыхал у вас трудности в торговле?

- Признаться, да, - сознался Сухачев. - Эти окорочка продают на каждом шагу, и народ почему-то неохотно берет отечественную говядину.

- Подойдите к Шишкину, поговорите о ссуде. Я ему скажу, - и, пожав руку Сухачеву, Нечай вышел из подвала.

Уже на улице он обернулся к своим подручным и сказал:

- Сдает старик. Опять поди запьет на неделю.

Через пятнадцать минут четыре машины рванулись в разные концы города. Гончие вышли на след.

23.

А Глеб так и не узнал, что разминулся с другом Демой совсем ненамного. Приехав в 'контору', он застал там только Маркела, Чиру, и Моню. Были видны некоторые перемены. Койку Поньки вынесли в дальний угол, сам он лежал на ней, закрытый с головой одеялом. Чира примостился на своей кровати вниз лицом, левая рука свешивалась до пола, но по напряженной фигуре Глеб понял, что он не спит.

- Дема не приезжал? - спросил Москвин, уже догадываясь об ответе.

- Нет, - отозвался на его вопрос Маркел. Он лежал какой-то нахохлившийся, мрачный. Глеб покосился на телевизор. Судя по картинке там шли 'Звездные войны', но не похоже было, что Маркел видит космические баталии.

- Ты чего такой мрачный? - Глеб присел на соседнюю кровать.

- Да Чира вон воет как собака целыми часами. Сунешь ему косячок с планом, вроде заглохнет, чуть отойдет, снова начинает. Мне в город надо... - начал было Маркел, но Глеб не дал развить тему и сразу его прервал:

- Ты что, какой город! Кругом зажимают. Сегодня, может быть, уходить придется.

Он помолчал немного, затем добавил:

- Надо подождать Дему и Зубатика. У них слишком большой куш. Жди здесь.

Глеб поднялся, покосился сначала на Чиру, потом на притулившегося в противоположном углу какого-то странного, словно побитого Моню и вышел на улицу.

Маркел проводил его взглядом, вздохнул и снова уставился в экран телевизора. Тут с кровати пошатываясь поднялся Чира, но причитать и плакать не стал, а подойдя к вешалке, стал долго и упорно что-то искать, шаря по карманам своей куртки. То, что он вытащил на белый свет, оказалось черным грифелем, найденным им еще летом на одной из дач. Точно таким любил рисовать его отец. И вот уже два месяца Чира таскал грифель с собой. Последние несколько лет его неудержимо тянуло рисовать, но он тщательно подавлял в себе это желание, искренне веря, что талант не приносит человеку счастья. Лишь иногда по заказу друзей он набрасывал что-то простенькое: несущийся под парусом корабль или атакующего орла, растопырившего над оскалившимся волком когтистые лапы. Но сейчас, под воздействием горя и наркотиков, ему захотелось высказать все. И подойдя к центральной стене, Чира чуть замедленными, но точными движениями начал рисовать на белой известке.

Сначала перед изумленными взглядами Мони и Маркела возникли белые стены и купола Тадж-Махала. Первый раз увидев в пятом классе фотографию этого индийского чуда, Чира был потрясен гармонией форм и пропорций. С тех пор индийская гробница навсегда осталась для него эталоном красоты.

Закончив усыпальницу, Чира начал рисовать рядом море, идущий по нему красавец лайнер, изломанные крылья чаек над волнами, восходящее солнце над горизонтом. И над морем нависший каменный утес, а на нем две человеческие фигуры. Один из них, помощней, обнимал за плечи другого. По каким-то неуловимым признакам Маркел понял, что это сам Чира с братом.

А тот все рисовал. В нижнем углу появилась пальма, а рядом красотка в откровенном купальнике и с ананасом в руке. Места для рисунков не хватало, и он перешел к другой стене, поменьше. Теперь это была Африка, баобаб, раскинувший свои корявые ветви над землей, далекие силуэты жирафов и несущийся вперед на зрителя косматый повелитель зверей - лев. А на переднем плане дожидался его с ружьем в руках охотник в тропическом шлеме и шортах. Еще мгновение, и он спустит курок.

'Вот она, мечта Суслика!' - понял Маркел.

Закончив свой шедевр, художник отошел к другому простенку между окнами, и вскоре на белой известке появился несущийся под ветром парусник и над ним лицо смеющейся женщины, очень красивой, с аккуратной короткой прической крупными волнами. Маркел не знал, кто она, думал, что это просто плод фантазии Чиры, но на самом деле тот воскресил в рисунке убитую им женщину из саратовского джипа. Она получилась действительно как живая, он заставил ее смеяться, дышать. Фотографическая память, доставшаяся ему в наследство от отца, запомнила даже небольшую родинку на левой щеке и замысловатую форму многоярусных сережек.