'Что ты тут делаешь, магичка? Почему ты не там, где Иоля, Эурнэйд, Катье? Мирра? Ярре?'
– Преувеличиваешь, Трисс!
Чародейка смотрела вдаль, на лес, синеющий за стенами храма, на дымы далеких костров. Нэннеке молчала. Мыслями она была не здесь. Там, где кипела битва и лилась кровь. Она думала о девушках, которых послала туда.
– Они, – проговорила Трисс, – отказали мне во всем. Нэннеке молчала.
– Отказали во всем, – повторила Трисс. – Такие мудрые, такие рассудительные, такие логичные... Как им не верить, когда они говорят, что есть проблемы более важные и проблемки менее важные... что от менее важных надо отказываться не раздумывая, без тени сомнения, полностью посвятив себя более важным. Что нет смысла спасать людей, которых знаешь и любишь, потому что это всего лишь единицы, а судьбы единиц не сказываются на судьбах мира. Что бессмысленно вставать на защиту чести и идеалов, ибо все это пустые слова. Что истинное поле боя за судьбы мира находится в совершенно ином месте, и именно там-то будет идти борьба. А я чувствую себя ограбленной. Меня ограбили, не позволили совершать безумные поступки. Я не могу сломя голову, как безумная, поспешить на помощь Цири, не могу как безумная мчаться, чтобы спасти Геральта и Йеннифер. Не могу даже участвовать в войне, в той войне, на которую убежал Ярре, на которую ты послала своих девочек... Мне отказали в возможности подняться на Холм. Еще раз встать там. Но только на этот раз – полностью осознавая продуманность и правильность такого решения.
– У каждого – свое решение и свой Холм, – тихо сказала первосвященница. – У каждого. И ты от своего не убежишь.
***
У входа в палатку образовалась толкучка. Принесли очередного раненого в сопровождении нескольких рыцарей. Один, в полной латной броне, покрикивал, командовал, подгонял:
– Двигайтесь, санитары! Живее! Несите его сюда, сюда! Эй ты, фельдшер!
– Я занят. – Русти даже головы не повернул. – Положите раненого на носилки. Я займусь им, как только закончу...
– Ты займешься им сейчас, дурной медикус! Ибо это сам благородный господин граф Гаррамон!
– У этого госпиталя, – Русти повысил голос, потому что застрявший во внутренностях раненого наконечник бельта снова выскользнул у него из щипцов, – у этого госпиталя очень мало общего с демократией. Сюда в основном приносят именно баронов, графов, маркизов и разных других всяких, что повыше рангом. А вот о раненых, что рангом пониже, мало кто заботится. Но все же некоторое равенство существует и здесь! Здесь, а именно – у меня на столе!
– Э! Не понял?
– Не имеет значения, – Русти снова сунул в рану зонд и щипцы, – хам ли тот бедняга, у которого я сейчас пытаюсь вытащить из бебехов железяку, дворянин ли древнего рода, аристократ, или скартебель [рыцарь низшего класса, имеющий право пользоваться лишь частью дворянских привилегий (средневековое, лат.).]. Он лежит у меня на столе. А у меня, позволю себе заметить, князь стоит шута.
– И что?
– А то, что ваш граф подождет своей очереди.
– Ах ты, низушек затраханный!
– Помоги мне, Шани. Возьми другие щипцы. Осторожнее с артерией. Марти, еще немного магии, если можно попросить. У нас здесь ужасное кровотечение.
Рыцарь шагнул вперед, скрежеща зубами и латами.
– Я прикажу повесить тебя! Повесить прикажу, ты, нелюдь!
– Молчи, Пепербок, – с трудом, кусая губы, проговорил раненый граф. – Молчи. Оставь меня здесь и возвращайся на поле боя...
– Нет уж, граф! Никогда!
– Это приказ.
Из-за полотна палатки долетели грохот и звон железа, конский храп и дикий вой. Раненые выли в лазарете на разные голоса.
– Прошу взглянуть. – Русти поднял щипцы и продемонстрировал вытянутый с таким трудом зазубренный наконечник бельта. – Эту цацку выковал профессионал, который получает за свой труд плату, позволяющую ему содержать многочисленную семью и попутно помогать развитию мелкого производства, а стало быть, содействовать повышению всеобщего благосостояния и не менее всеобщего счастья. А способ, которым эта прелесть держится в человеческих внутренностях, несомненно, защищен патентом. Да здравствует прогресс!
Он небрежно бросил окровавленный наконечник в ведро, глянул на раненого, потерявшего в ходе операции сознание.
– Зашить и унести, – прошипел он. – Если посчастливится – выживет. Давайте следующего в очереди. Того, у которого разрублена голова.
– Он, – спокойно сказала Марти Содергрен, – очередь освободил. Только что. Русти втянул и выпустил воздух, без лишних замечаний отошел от стола, склонился над раненым графом. Руки у него были испачканы, халат забрызган кровью, словно у резника. Даниель Эччеверриа, граф Гаррамон, побледнел еще больше.
– Ну-с, – просопел Русти, – очередь свободна, светлейший граф. Давайте его на стол. Так. Что тут у нас? Хо, от этого сустава уже не осталось ничего, что можно было бы спасать. Каша! Пульпа! Чем вы там дубасите друг друга, милсдарь граф, что до такой степени раздалбливаете себе мослы? Ну-с, будет немного больно, милостивый государь. Немножко поболит. Но прошу не волноваться. Будет совсем как в бою. Жгут! Нож! Ампутируем, ваша милость.
Даниель Эччеверриа, граф Гаррамон, до сих пор державшийся с должным достоинством, взвыл волком. Прежде чем успел стиснуть от боли челюсти, Шани быстрым движением сунула ему в рот между зубами затычку из липового сучка.
***
– Ваше королевское величество! Господин коннетабль!
– Говори, парень!
– Добровольческая Рать и Вольная Компания держат перешеек около Золотого Пруда... Краснолюды и кондотьеры стоят твердо, хоть все в крови... Говорят, 'Адью' Пангратт убит. Фронтин убит. Джулия Абатемарко убита... Все, все убиты. Дорианская хоругвь, что шла им на помощь, уничтожена...
– Резерв, милсдарь коннетабль, – тихо, но четко проговорил Фольтест. – Если хотите знать мое мнение, пора вводить резервы. Пусть Бронибор бросит на Черных свою пехоту! Сейчас же! Немедленно! Иначе они разрубят наш стык, а это конец.
Ян Наталис не ответил, уже издалека видя очередного связника, мчащегося к ним на лошади, разбрасывающей клочья пены.
– Отдышись, парень. Отдышись и говори складно!
– Фронт прорвали... эльфы из бригады 'Врихедд'... Господин де Руйтер сообщает вашим превосходительствам...
– Что сообщает? Говори!
– Что пора спасать жизнь. Ян Наталис воздел очи горе.
– Бленкерт! – сказал он глухо. – Да явится Бленкерт! Или да опустится
