Роль, которую во всем этом деле сыграла байонка, должна была остаться в тайне – такое решение приняли Кокардас и Паспуаль. Эта женщина только что поступила в харчевню и нуждалась в деньгах. Никакого приработка ей не подворачивалось, и она согласилась на предложение Жандри; вероятно, она уступила еще и из страха перед бандой головорезов. Она была по-своему честна и постаралась тщательно выполнить все обещания, которые дала Жандри, вплоть до того, что заперла Амабля в своей комнате! Сделала она это не без некоторых внутренних колебаний. Хоть байонка и была некрасивой толстухой, однако все же оставалась женщиной. Привычная к грубым любезностям матросни, она не любила быть неблагодарной. Амабль держался с ней ласково и мягко; так что ей и впрямь пришлось совершить особое усилие над собой, чтобы запереть нормандца; впрочем, она, может быть, утешалась мыслью, что ее любовник не примет участия в предстоящих событиях и останется в живых. Вот почему, увидев Амабля, склонившегося над ней и заботливо отиравшего кровь с ее лба, она ощутила глубокую благодарность и раскаяние и горько разрыдалась.

К счастью, рана оказалась легкой. Немного холодной воды – и кровь остановилась. Скоро байонка была уже на ногах и жалась к Паспуалю, дрожа под рассерженными взглядами Кокардаса. В нормандце она видела свою единственную защиту.

– Ладно, – буркнул гасконец, обращаясь к Паспуалю, – обо всех этих делах мы поговорим после. Смотри, день уже занимается. Хорошо бы, дурная твоя голова, убрать отсюда тех, кому здесь не место!

Амабль чувствовал, что сейчас не самый подходящий момент для возражений. Он был слишком смущен и выказывал полную готовность повиноваться своему другу, лишь бы тот не упоминал о позоре, постигшем любвеобильного и увлекающегося нормандца.

– Конечно-конечно, любезнейший Кокардас, но что же нам делать с этими телами?

– Силы небесные! Это же проще простого! Тут вокруг полно всяких улочек, отнесем их на любую. Положим поживописнее – вот стража и решит, что они убили друг друга на дуэли.

– Но вас могут увидеть, – робко заметила служанка.

– А тебе-то что до этого? – проворчал Кокардас.

– Я не хочу… не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось. Скажите же ему, господин Паспуаль…

Господин Паспуаль послушался бы совета доброй женщины, однако, к сожалению, именно в этот момент ему изменило красноречие, так что он предпочел во всем согласиться с гасконцем.

– Я знаю одно место, хорошее место, – продолжала байонка. – Вас никто не увидит… Да и они будут спать спокойно…

– Ведите нас, мы согласны… правда ведь, Кокардас? – робко сказал нормандец.

– Хм! Ну это еще как посмотреть! Покажи-ка нам это место!

– Там в саду есть огромная яма. Надо их туда опустить, и никому и в голову не придет заглядывать в нее.

– Ну, взяли! – воскликнул Кокардас, берясь за руки Морда, и Паспуаль поспешно схватил мертвеца за ноги. – А ты посвети нам, – добавил гасконец, обращаясь к служанке.

Через некоторое время послышался глухой шум: то падало в бездну, наталкиваясь на камни, мертвое тело.

– А что там, на дне? – спросил Кокардас.

– Не знаю… может, другие трупы, – ответила женщина.

– Силы небесные! Будто нарочно выкопали, – сказал гасконец. – Как ты считаешь, уютно ему там будет? Однако нельзя оставлять его одного, пошли за вторым, а то Морду не с кем будет перекинуться словечком.

В те времена никто не чувствовал угрызений совести, убив противника в открытом бою, тем более, если этими противниками были такие висельники, как Морд и Палафокс. И уж конечно, у победителей не возникало желания оплакивать свои жертвы.

Кокардас, будучи истинным сыном своего века и человеком, часто глядевшим в лицо смерти, не испытывал ни малейшего почтения к павшему врагу: недаром он столь презирал его живым. Так что, вероятно, не стоило удивляться спокойствию гасконца. Он подошел к Палафоксу, валявшемуся посреди коридора, (Лагардер поспешил вышвырнуть его прочь из своей комнаты), взвалил труп на плечи и вспомнил ту ночь, когда они с лысеньким тащили на себе пьяного Барбаншуа; впрочем тот был потяжелее и не такой противный.

С заупокойными молитвами было покончено; служанка, не дожидаясь приказа, принялась мыть окровавленные плиты пола, а Кокардас вернулся к своим бутылкам. С его точки зрения, все кончилось как нельзя лучше. Только он раскрыл рот, чтобы кликнуть предательницу-байонку и хорошенько отругать ее, как женщина сама бросилась ему в ноги, умоляя о прощении; разразившись слезами, она откровенно рассказала обо всем, что произошло между нею и Жандри.

Впрочем, служанка, не колеблясь, скрыла кое-что из того, что касалось Паспуаля (да и найдется ли на свете женщина, ни разу не солгавшая?). Прибегнув к десятку уловок, она стремилась доказать, будто запирала Паспуаля только ради спасения его драгоценной жизни: ведь ожидалась такая грозная битва! Амабль плавал в океане блаженства; гасконец же не собирался верить этим россказням.

– Черт возьми! – возмущенно сказал он. – Коли так, барышня, то и заперлась бы с ним вместе! Кстати, зачем ты пробиралась к окну, да еще назвавшись хозяйкой?

– Я была как безумная, – ответила байонка. – Я просто сбежала, не хотела видеть этих ужасов, в которых была отчасти повинна. Вы меня наказали, и это было справедливо. Но я раскаиваюсь, так простите же меня!

Влюбленный нормандец не выдержал. Он схватил толстушку в объятия и прижал к своей тощей груди, не обращая ни малейшего внимания на издевательские реплики Кокардаса. Тогда гасконец, иронически ухмыляясь, обратился к своим верным подружкам-бутылкам и принялся сосредоточенно поглощать их