— Да? — напряжение немного ослабло.

— Да. Старшина Куросу, который сейчас стоит на посту у твоего номера. — Брент показал в сторону коридора. — И матрос Накаяма. Оба — мастера кендо. Куросу не раз выигрывал первенства «Йонаги».

— Кендо — боевое искусство, как каратэ. Оно создано для убийства. Будь проклят день, когда я решила брать уроки!..

— Дэйл, ты спасла мне жизнь, а может быть, кое-что еще более существенное.

На лице ее появилась наконец слабая улыбка, она отхлебнула виски.

— Я — тебе, а ты — мне… Это чудовище с древком своего плаката… — Зябко, точно от озноба, передернув плечами, она снова выпила, и под воздействием выдержанного скотча тугая пружина стала понемногу разжиматься. — У него явно имелись кое-какие планы насчет моей женской чести… — Она невесело усмехнулась. — Ты не знаешь, Брент, почему ненависть почти всегда имеет сексуальную окраску?

— Как тебе сказать… Потому что мы больше смерти боимся потерять потенцию, а вы, женщины, — привлекательность. Угроза дергает ниточку страха, как нерв больного зуба.

— Секс и насилие — всегда рядом?

— Мужчины всегда убивают двух зайцев.

— Все мужчины? — расширились глаза Дэйл.

— Насильники-убийцы, — покачал головой Брент. — Нас с тобой вчера у проходной хотели подвергнуть насилию. Понимаешь? И тебя, и меня.

— Да… Ты прав, Брент.

— Ты ведь уже сталкивалась с чем-то подобным, Дэйл?

— Сталкивалась. В Нью-Йорке. В парке. На меня напали с ножом… И, домогаясь, грозили вонзить… ну, в общем, сделать то, что страшит женщину больше всего на свете. — Дэйл налила ему и себе. — И вот после того случая я стала заниматься каратэ. Брент… так ты уверен, что пикетчика убил кто-то из матросов?

Брент цедил сквозь зубы обжигающую янтарную влагу, не торопясь проглатывать ее и наслаждаясь смолистым вкусом выдержанного виски.

— Полиция тоже в этом уверена и до такой степени, что собиралась арестовать Куросу.

— Неужели? И что же?

Брент рассмеялся, чувствуя во всем теле раскованную легкость:

— Адмирал Фудзита убедил их этого не делать. Он бывает очень убедителен, когда надо.

Дэйл подхватила его смех, тусклые глаза наконец ожили и заблестели, как прежде.

— Значит, я могу выкинуть смерть этого негодяя из головы?

— Можешь и должна. По всей видимости, он был из «Ренго Секигун». — И заметив, как она недоуменно изогнула бровь, пояснил: — Из «Японской Красной Армии». Банда левых террористов, безжалостных убийц женщин и детей.

— А-а, знаю. У нас в конторе есть книжка о них.

— Да? У нас тоже. Мы с тобой можем на паях открыть библиотеку. Ты ведь видела на совещании полковника Бернштейна? Ну так вот, он регулярно информирует нас о ближневосточных террористических группировках: эта самая «Ренго Секигун» обучает свои кадры в Ливии, Сирии и аденском лагере Вади- Хаддад. Там же тренируются головорезы из Фронта освобождения Палестины, Организации освобождения Палестины, Ирландской республиканской армии, баски из ЭТА, испанцы из ГРАПО, немцы из «Баадер- Майнхоф»[12] и другие — всех не упомнишь.

— Какое пышное соцветие подонков!

— А токийская группа выделяется своей хладнокровной зверской жестокостью даже среди них. Это ее лидер, Хироми Мацунага, задумал и осуществил бойню в аэропорту Лод.

— Я помню.

— Тогда расстреляли из пулеметов и забросали гранатами ни в чем не повинных людей, большая часть которых возвращалась из паломничества на Святую Землю. Двадцать шесть человек погибло. Так что убить одного из этих негодяев — все равно что раздавить таракана, и винить тебе себя не в чем.

Она с благодарностью в потеплевших, словно оттаявших глазах взглянула на него, придвинулась и взяла его за руку:

— Какой ты милый мальчик, Брент.

— «Мальчик»! Кажется, сейчас сейчас опять прозвучит романс «Сентябрь мой, увы, не за горами».

Окончательно разделавшись с черными мыслями, она расхохоталась:

— Что же плохого в слове «мальчик»?

— Знаю-знаю, тебе просто не дает покоя моя голубиная чистота!

Дэйл провела, чуть впиваясь ногтями, по его бицепсу:

— Ты настоящий атлет…

— Нет-нет, миссис Макинтайр, и не думайте! Только после венца! Невинность — лучшее приданое! Я бедный, но честный лейтенант флота и храню себя для первой брачной ночи! — продолжал он дурачиться.

Дэйл хохотала без передышки, и он впился губами в открытый хохочущий рот, почувствовав скользкую змейку ее языка, а на груди — сводящее с ума упругое прикосновение ее грудей. Жадная тяга к ее телу с неистовой стремительностью лесного пожара охватила его, взбурлила кровь, пресекла дыхание. Рука его легла на ее грудь, пальцы заиграли вокруг обтянутого тугим шелком соска. Дэйл выгнулась, застонала, с силой обхватила его за шею и притянула к себе, отвечая на поцелуй.

Однако вдруг ее ладони уперлись ему в грудь, отталкивая его, и она высвободилась:

— Нет, Брент, — произнесла она, задыхаясь.

— Почему? Что случилось?

— Сама не знаю. Что-то не то мы делаем, — потрясла она головой, потом поправила растрепавшиеся волосы и взяла свой стакан.

— Слишком быстро? Слишком скоро?

Мизинцем она гоняла в стакане кубик льда.

— Я вовсе не кисейная барышня, но… Брент, мы же с тобой видимся второй раз в жизни. Да, наверно, ты угадал: слишком резко взяли с места. И потом… — она показала в сторону коридора. — Там, под самой дверью торчит этот твой старшина…

— Он тебе мешает?

— Мне как-то не по себе.

Брент сделал большой глоток виски, подумав о том, с каким мрачным юмором подстроила судьба безумные обстоятельства их встречи.

— А кроме того, ты не желаешь сидеть за растление малолетних, — скрывая за шутливостью тона досаду, сказал он.

Дэйл снова рассмеялась:

— Ну что ты заладил одно и то же?!

Она встала и потянула его за руку, поднимая с дивана. Брент обнял ее, и она, прильнув к нему, шепнула в самое ухо:

— В этом отеле — штук шесть ресторанов, один лучше другого. Сейчас я тебе отдам дискету, а потом мы спустимся и пообедаем. Не забудь — у нас деловая встреча.

— Ну разумеется! Разве я дал вам повод думать иначе?

Смеясь, она скрылась за дверью спальни и вернулась с маленьким плоским свертком. Брент спрятал его во внутренний карман тужурки. Дэйл взяла его за обе руки и устремила на него свои изумрудные глаза, ярко отражавшие свет люстры.

— Так ты считаешь, от сентября до мая — недалеко?

— Рукой подать, — улыбнулся Брент. — А осень — самое прекрасное время года. Деревья надевают свой великолепный наряд, а солнце и облака устраивают в небе ни с чем не сравнимые действа.

Она жадно припала к его губам.

— Это — тоже ни с чем не сравнимое действо… — хрипловато сказал он, когда они наконец