Анна засмеялась и наклонилась к девушке, чтобы та расслышала ее сквозь гул голосов.

– Это рикша, милочка. Так ездят на Востоке. Мистер Плант выписал их, чтобы его гости не уставали, – ведь здесь такие длинные коридоры.

Джессике хотелось спросить, не могут ли и они проехаться на рикше; но в этот момент не нее налетела крупная леди в красном бархате, и девушке пришлось вцепиться в материнскую руку, а потом последовать за родителями, пробирающимися сквозь толпу по одному из длинных коридоров.

По дороге она то и дело бросала взгляды на обстановку, о которой столько говорили. Она слышала, что мистер Плант меблировал отель вывезенными из Европы старинными вещами, которым цены не было, но все же не ожидала увидеть такое великолепие.

Под ногами у них лежал самый красивый ковер из всех, какие ей доводилось когда-либо видеть: ярко- красного цвета с вытканными синими драконами. У стен и на лестничных площадках стояли чудесные мраморные статуи; комнаты и холлы заполняли диваны, обитые атласом и парчой, инкрустированные и позолоченные кресла, столы из оникса и мрамора, украшенные золотыми листьями, сотни зеркал в золоченых рамах, сверкающие бронзовые и фарфоровые светильники.

Никогда раньше Джессика не видела такого богатства и красоты, и, судя по всему, она была не одинока в своем восторге и удивлении, потому что остальные тоже восклицали и вздыхали при виде бесценных вещей. Подобную роскошь не часто можно было встретить на этом берегу, где привыкли к простым, даже примитивным гостиницам.

Джессика, шедшая за родителями по, казалось, бесконечному коридору к столовой-ротонде, подумала, что это, наверное, самый удивительный и счастливый день в ее жизни. До конца дней своих ей не забыть этого бала, и когда-нибудь, став взрослой женщиной, она остановится в этом отеле, в одном из прекрасных номеров, о которых она столько слышала. Ибо, по ее мнению, этот отель – несомненно, самое красивое, самое великолепное место в мире!

Марии Мендес было жарко за тяжелыми драпировками, но, повернув голову налево, она могла видеть превосходную панораму вестибюля и прибывающих гостей.

Прямо перед драпировкой стояла высокая пальма, скрывавшая ее присутствие, и Мария с восторгом наблюдала сквозь зеленые, тихо колышущиеся листья, как в вестибюль входят самые богатые и известные люди в стране.

Как красиво и элегантно выглядели они в своих шелках, атласах и драгоценностях! Женщины с осиными талиями, в длинных платьях, с тщательно продуманными прическами; мужчины, казавшиеся высокими, стройными и очень элегантными в черных фраках. Сам вестибюль с его статуями, зеркалами, пальмами и цветами представлялся чем-то вроде видения из другой жизни, той жизни, которую Мария еще не совсем себе представляла.

Она знала, что существовала огромная пропасть между ее народом и этими людьми, североамериканцами, разодетыми в дорогие туалеты и увешанными драгоценностями, но она никогда не задавалась вопросом – почему это так. Просто таково было положение вещей. Зависти Мария не испытывала – она только наблюдала, восторженно и изумленно, как они проходили мимо нее, смеясь и болтая, кивая и улыбаясь, словно боги из старинных сказаний.

Ее черные глаза блестели от волнения. Мария подалась еще левее, чтобы лучше видеть трех человек, только что вошедших в вестибюль, – высокого привлекательного мужчину, гибкую красивую женщину в розовом платье и хорошенькую светловолосую совсем молоденькую девушку, примерно одного возраста с ней, Марией.

Присутствие девушки пробудило любопытство Марии. Среди прибывших на бал это, кажется, был первый человек одного возраста с Марией, а Марии было четырнадцать лет. Девушка была очень мила, в белом платье, длинную присборенную юбку которого украшали розочки из белого шелка, – при виде их Марию кольнула зависть. Длинные белые перчатки и маленькие бальные туфельки из лайковой кожи дополняли ее туалет. Интересно, кто это. Наверное, дочка какого-то важного лица, раз ее пригласили на бал.

Когда трое гостей исчезли из виду, Мария опустилась на свой стул. Ей уже захотелось есть, но жалко было оставлять такой удобный наблюдательный пункт. А посмотреть было на что!

Она знала, что далеко внизу, в кухне, ее отец и другие повара снуют взад-вперед, помешивая в горшках, приготовляя салаты и соусы. Будучи дочерью повара – специалиста по соусам, Мария могла входить в эту святая святых совершенно беспрепятственно – если отец разрешал ей, – зная, что ее как следует накормят. По крайней мере, в этом отношении она была в лучшем положении, чем многие кубинцы, жившие в этих краях; большинству из них приходилось вести суровую борьбу за существование.

Мимо Марии прошла еще одна группа, и двое мужчин остановились прямо перед ее укромным местечком и, закурив сигары, завели разговор. Мария знала, что подслушивать чужие разговоры невежливо, но она не могла уйти так, чтобы ее не заметили. Девушка только отодвинулась от драпировок, в щель между которыми она наблюдала за происходящим.

– Ну что же, старина Генри может собой гордиться, не так ли? – проговорил низкий голос.

– Согласен с вами, – ответил другой, – одна меблировка обошлась, наверное, в небольшое состояние, и сегодня сюда съехались знаменитости со всего света. Я слышал, что было разослано не меньше пятнадцати тысяч приглашений.

– И по-видимому, все гости прибыли. Кстати, вы не слышали историю о Генри Флеглере?

Второй собеседник засмеялся.

– Какую именно? О нем рассказывают десятки историй.

– Ну, я слышал, будто Плант послал Флеглеру приглашение на этот бал, а Флеглер ответил телеграммой: «Где находится эта Тампа?»

Мужчины засмеялись.

– Но это еще не конец. Плант в ответ послал телеграмму: «Поезжайте туда, куда едут все, Генри».

Мужчины опять засмеялись и двинулись дальше, а Мария с облегчением вздохнула. Она не знала, кто такой мистер Флеглер, и ее это не интересовало, хотя она поняла, что это, наверное, человек богатый и известный. Ее охватила гордость: никто из этих прекрасных людей, богатых и известных, не знает отель так, как она.