функции системы с количественными зависимостями. Я понимаю их как сложные электронные аналоговые устройства или программы для универсальных цифровых машин. Прототипом таких устройств, как вы понимаете, является создаваемая нами модель внутренней сферы организма.

(Хорошо, что вспомнил.)

— Четвертый период — это создание управляющих машин или программ. Они должны обеспечить такое управление системы, чтобы перевести ее из любого данного состояния в другое, которое нужно. Это и есть оптимальное управление. Конечно, можно управлять и приблизительно, сложные саморегулирующиеся системы, как, например, организм, исправляют ошибки, однако до определенного предела. Пример — дефекты лечения.

Вот это общие принципы, Иван Николаевич. Согласны? Правда, тут ничего нового нет… Мне кажется, они приложимы к любой науке: везде нужны количественное, числовое выражение зависимостей и «действующая» модель.

(Нужно возразить. Иначе какой же я шеф? Да и по существу неправильно.)

— Это все верно, Юра. И принципы твои верны. Но есть «но». Я так понимаю, что любая модель только больше или меньше приближается к оригиналу. Иногда и не очень. Степень, я так думаю, зависит от возможностей математики, методов исследования, техники создания моделей или программ. Если система очень сложна, как, например, мозг, и нет хороших методов изучения ее структуры, то модель окажется примитивной. И пользы тогда не будет. Поэтому я и взял в качестве объекта внутреннюю сферу, фактически даже уже — только внутренние органы, без клеточного уровня. Здесь, мне кажется, сложность не чрезмерно велика и под силу современным методам моделирования.

(Передергиваешь: «Я взял». Вместе с Юрой выбирали. И идеи эти больше его, чем мои.)

— Но ведь, Иван Николаевич, техника совершенствуется быстро. То, что нельзя моделировать сейчас, можно завтра. К этому нужно готовиться. Действующие модели будут всегда лучше статических — в книгах. Модель мозга действительно создадут не скоро, потому что он труднодоступен для изучения и в нем много элементов. Но я думаю, что общественные отношения уже можно пытаться моделировать.

(Ишь ты куда метишь! Впрочем, я на твоем месте думал бы о том же… Но…)

— Но сначала нужно смоделировать поведение человека, хотя бы как «черный ящик», без претензий отразить конкретные нервные сети, которые его обеспечивают, Психологическую, а не физиологическую модель человека.

— Согласен. Этим сейчас многие занимаются.

— Послушай, если тебя привлекают эти далекие горизонты, то будешь ли ты заниматься физиологией? Стоит ли тогда хлопотать о твоем назначении? Может быть, лучше выбрать человека, мыслящего попроще?

(Ты вильнешь хвостом и уйдешь на социологию, а кто же будет лелеять мой анабиоз?)

— Конечно, меня привлекают психология и социология. Но физиология база для психики. Я ведь еще молодой, почему мне не помечтать? Да и сами вы много раз говорили: «Медицина — это пустое дело, она не решает судьбу человечества».

Верно, говорил. Так и думаю. Но я уже не могу сделать прыжок в другую сферу. А раньше не хватало энергии, смелости. Не верил в свой ум. А он верит. Я в его годы был совсем дурак. Нет, не дурак, а необразован. Да и наука была не та. «Качественные различия» стояли как пропасти между науками.

— Как же ты расцениваешь состояние физиологии в смысле твоих периодов или стадий, как их там?

— Физиология находится в первом периоде или на границе второго. Одни только разрозненные гипотезы. Чуть-чуть начинается количественное моделирование. Как, например, у нас и кое-где в других местах.

— А медицина?

— Медицина живет на том же. Примитивное управление. Спасает саморегуляция.

— Ясно. Собственно, я знал это и раньше, мы обсуждали. («Тут есть и моя доля». Не скажу, я добрый, идей не жалею.) Давай вернемся на землю. Что ты намечаешь делать в своей, в этой нашей, лаборатории?

Смотрю на него: совсем юный. 27 лет, а выглядит моложе. Сейчас еще волнуется. Наверное, впервые в жизни ведет разговор как взрослый ученый.

— То же самое, что и теперь. Будем ставить физиологические опыты, регистрировать и выражать цифрами как можно больше факторов. По цифрам будем строить дифференциальные и алгебраические уравнения — характеристики органов и систем. Затем будем проигрывать их на цифровых машинах. После проверки — создавать специальные электронные модели органов, соединять их в системы, потом — в целый организм. Ну, то же, что и теперь. Только главное направление будет нацелено в сторону регулирующих систем эндокринной, нервной. Чтобы подобраться к коре.

— И все?

— Нет, не все. Хотя, говоря откровенно, тут работы на всю жизнь. То, что мы создаем теперь — я говорю про машину, — это первый примитивный вариант. Вы сами это знаете. (Да, знаю. Учитываем только самые главные факторы. Но и это много! Умаляет мой вклад, паршивец!)

Для решения даже главных задач нужно сто таких лабораторий, как наша.

— Это ты верно. Даже больше ста.

— Поэтому я думаю о другом. Нужно шире использовать клинику, наблюдения над больными. Кроме того, принципы эвристического моделирования создавать гипотезы, задаваться характеристиками, проигрывать их и сравнивать результаты с изменениями у больных людей. Вы это говорили, но мы сделали только робкие попытки.

(Спасибо, что вспомнил обо мне. Неужели через год после моей смерти он уже будет говорить: «Я предлагал, я думал»? А что же ты хочешь: «Наш покойный учитель…»? Давай по существу.)

Возразить:

— Для этого нужны хорошие врачи. Или всю лабораторию нужно перебазировать в клинику. Хотя в принципе ты прав. (То есть я прав, не будем мелочны.) Если физиологию переделывать заново, то нужно тысячу лабораторий. Однако эксперимент бросать нельзя. Может быть, во мне говорит физиолог, во в клинике всего не сделаешь.

— Почему? Я беседовал с врачами в клиническом городке, когда к вам ходил. Энтузиастов много. От нас они получат точную инструментальную диагностику состоянии, а мы — материал для моделей.

— Иван Петрович не даст тебе этим заниматься. Он любитель «чистой» физиологии.

— А может быть, нам создадут новый отдел в институте кибернетики? Их интересует выход в практику, и мы его дадим.

— Что, что? С институте кибернетики?! Что же, ты уже говорил с Борисом Никитичем? Выходит, я напрасно пытался тебя облагодетельствовать? Ты уже сам устроился?

(Предал. Продал. Спокойно. Такова жизнь.)

— Нет, без вас я не говорил. Но разведку провел. Клюет. Вы на меня не обижайтесь, пожалуйста, Иван Николаевич. Я совсем не собирался вас бросать или предавать, но после того, как Вадим поговорил с директором, мне стало нехорошо. Дело бросать не хочу. А ваше состояние, помните, какое было? Теперь, когда вы поправились («Поправился!»), мы должны все это решить совместно.

(Немного полегче. Он прав: нельзя бросать дело из-за одного человека, даже если это учитель. Да полно, учитель ли ты? И не нужно обижаться.) Но он уже уходит. Грустно.

— Чего же решать? Идея правильная. Но тогда нужно добиваться, чтобы всю лабораторию передали в институт кибернетики. Академия же одна. Возьмет ли только Борис Никитич?.. Пожалуй, возьмет… А с помещением как? В клиническом городке тесно. Хотя там строят что-то. Ты не узнавал?

— Узнавал. (Все уже разведал!) Там будет городское отделение для реанимации. Но помещение там маловато. Однако институт кибернетики может сделать пристройку, эти недолго.

— Реанимация — это хорошо. В клинику поступают больные с тяжелыми, острыми расстройствами, с шоком, кровотечениями, инфарктом — многих можно спасти. И наш саркофаг можно использовать для лечения. Нет, идея хороша. Ты говорил с кем-нибудь?

— С Вадимом. И еще с анестезиологами из больницы и с кафедры.

— А мне не сказали ни слова. Ученики…