Почти шесть часов. В окне совсем темно. Скоро она придет. Нужно встать. Слушать у дверей. Шесть лет уже ходит, а я все волнуюсь, как первый раз.

Думал, уже больше никогда не полюблю, а вот случилось.

Были и до Любы. Но не то. Не вырастало в любовь. Нет, не разменивался. Они были хорошие женщины. Наверное, все было проще — я им не пришелся. Да, конечно. Будь откровенен. Но и я расставался без жалости.

Кто-то протопал вниз по лестнице. Надеюсь, не встретит.

Это она меня окрутила. Нашла сокровище.

Жалеешь?

Нет. Нет. С Верой была почти детская любовь. Даже эти отношения были какие-то ненастоящие. И не запомнились совсем. С другими было всякое. И только тут — гармония.

Странная это штука — любовь…

Сердце бьется: «Тук, тук». А собственно, почему? Нет, не страсть. Тем более сегодня. Полное торможение от одного представления о теме разговора. Так что же? Интеллектуальные разговоры? Но Леня все-таки гораздо умней и интересней. А сердце не стучит. Может быть, от тайны? Возможно, зависит. Но не совсем.

Войдет. Положит руки на плечи. Приподнимется на носки и поцелует остро, коротко. Какой-то специфический запах ее дыхания. «Ну, как?» И все станет светло. Цветы.

Смотрите-ка, прямо поэт.

Есть центры в подкорке. Есть гормоны. Есть модели в коре. И больше нет ничего. Материя.

Может быть, это все и так. И даже наверняка так. Но я этим живу, это греет мою жизнь, мою науку.

Почему ее нет? Задержало что-нибудь? Много всяких препятствий.

Строили планы. Вот подрастут дети… Не нужно. Не нужно вспоминать.

Приходится подводить итоги. Личная жизнь не удалась. (Ужасно затасканное выражение. Все кругом затаскано!) Планы, наверное, все равно не осуществились бы. Ей не переступить через укоризненные взгляды детей. Я… тоже не был бы очень настойчив. Будь откровенен: одному хорошо. Люба — очень решительная женщина, это утомительно.

Наука. Какие были планы в науке?

Звонок. Иду!

Вбегает стремительно, запыхалась. Хочу поцеловать.

— Постой, не могу отдышаться. Кажется, никто не видел. Что случилось?

Тревожный, испытующий взгляд.

— Ничего особенного. Раздевайся. Давай пальто.

Поправляет волосы перед зеркалом. Специально куплено, потребовала.

Садимся рядом на диван, как всегда.

Не как всегда. Уже что-то стоит между нами. Преодолеть.

Целую нарочито нежно. Но она тревожна. Чутье.

— Что все-таки случилось?

Думал, может быть, сказать потом? После. Но чувствую — не получится.

— Хорошо, давай тогда сядем в кресла.

Садимся к маленькому столику. Мимоходом: какие удобные кресла! Готовился, а начать не могу.

— Может быть, я кофе поставлю сначала?

Решительно:

— Говори!

(Привыкла командовать на операциях.)

— Вчера ходил к врачу. К Давиду. Помнишь, говорил, что у меня слабость появилась, неприятные ощущения во рту. Только я пожаловался, он сразу послал в лабораторию, чтобы кровь исследовать. Потом расспросил обо всем, послушал, пощупал живот, особенно слева. Я смотрел на него внимательно, но на его толстой, доброй морде ничего не прочитаешь. Сказал, что подождем анализ. Сидели потом минут сорок, трепались о всякой всячине. Я ему о машине рассказывал. Увлекся и вдруг заметил, что он не слушает. В это время принесли анализ.

— Где он?

— Сейчас. Он его поглядел будто рассеянно и хотел было в стол сунуть, но я отобрал. Взглянул — и сердце у меня защемило. (Сдержись!) Но виду я тоже не подал. Давид сказал, что у меня неважно с кровью и нужно лечиться. Завтра я у него должен быть утром. Потом он меня еще долго расспрашивал о машине, о математическом моделировании… Вот и все.

— Давай анализ.

Достал его из записной книжки. Подал.

Как жестко она умеет поджимать губы. Видно, как вся сжалась. Потом лицо странно обмякло, губы дрогнули, веки опустились… но только на несколько секунд. Нахмурилась, вскинула голову, взглянула прямо.

— И что же, ты уже раскис? Уже собрался умирать?

Мне неловко. Ждал слез, что будет утешать, пожалеет, и вдруг так резко.

— Да, но ведь это лейкоз… Ты же знаешь, что будет, ты врач…

— Во-первых, я еще не уверена, все ли правильно. Во-вторых, можно лечиться, и успешно.

А углы губ все-таки мелко вздрагивают. Или мне кажется? Нет, спокойная. Может быть, в самом деле все не так страшно? Давид ничего не сказал определенного. Но энциклопедия? Ошибка? Врачи не любят, когда пациенты читают медицинскую литературу. Я же не просто больной, — профессор, медик. И все- таки…

Брось. Она просто играет роль. Или она не любит, не жалеет меня? Так хочется, чтобы пожалели…

Я тоже должен играть перед ней. Не показывать страха. Она молодец. Или просто привыкла? Доктор. Наверное, это хорошо — сдерживать друг друга, не распускаться. Впереди еще вторая часть разговора — анабиоз. Поцеловать ее. Аванс.

Наклонился, целую.

— Пойдем сядем рядом.

— Не нужно, милый. В другой раз.

Легонько отстранилась. Не приняла. Хорошо. Я хотел только для нее. Но она все чувствует. А может быть, нужно? Скоро все кончится, насовсем. Нет, не стоит себя подхлестывать. Пусть все идет своим порядком. Чистая нежность.

Стою на коленях рядом. Целую руки. Мягкие, маленькие ладони, странно неподвижные сегодня.

Нужно рассказать ей о моих планах. Пусть не думает, что я уже умер и нуждаюсь только в утешении. Немножко рисуюсь. Перед любимой всегда нужно стараться быть красивым.

Снова сажусь в кресло напротив.

— Я много прочитал о своей болезни и знаю ее прогноз. Пожалуйста, не думай меня обмануть. Но я не хочу поддаваться. Мне нужно во что бы то ни стало закончить начатое дело. Я составил план…

Подробно рассказываю ей о сегодняшнем дне. Мне нужно говорить и говорить. Люба молчит, глаза широко открыты, смотрит прямо на меня. Губы сжаты. Вся внимание. Но мне кажется, что она не слушает и не видит, хотя обычно профессиональные дела — самая важная тема наших разговоров.

— Не знаю, кого готовить себе в преемники. Вот если бы соединить в одном человеке Юру и Вадима. Они, правда, дружат, но надолго ли? Дружба не очень прочная база для совместной работы. Взаимное уважение на некотором расстоянии — самое лучшее для эффективной деятельности.

(Как книжно я говорю. Профессор.)

— А почему тебе нужно сейчас решать эти вопросы? Пусть все идет, как шло… Ты рано себя хоронишь.

— Значит, пока живой — живи, а умрешь — будет все равно? Нет, так нельзя. Я затеял дело и должен его обеспечить. По крайней мере на первое время.

— Тщеславен ты. Все вы такие, профессора.