— Ни хрена, — говорит Зотов. — Ни хрена… Состоится защита…

— Не победили они тогда в Германии, — сказал дед. — Вот теперь сказывается.

Потом вечер дымный и кровавый. У ворот стояли все Зотовы и Валька с матерью. Сережина колонна по переулку проедет, он так узнал.

Грузовики загудели, колонна вниз по переулку пошла, Валька с тротуара кинулась. Последняя машина остановилась. Серега соскочил.

Стали все его обнимать. Никто, кроме Клавдии, не плакал. Из машины кричат: «Пора!» Дед Клавдию увел. Серега сына поцеловал. Зотов говорит:

— За семью не бойся. Пропасть не дадим.

Он кивнул. Посмотрели они с Валькой друг на друга, и та ему на шею кинулась:

— А мне что делать, Сережа? Мне?!..

— Живи…

Оторвал от себя ее руки и в машину лезет. А с машины:

— Не забывайте! До свиданья! Не забывайте!

Валька крикнула:

— Никогда!

А с машины:

— Девушка! Давай с нами!

Мать Вали говорит:

— Валечка… идем домой.

— Домой?… А где он, дом? Мама, где он, дом?!

Завывает мотор, не заводится.

— Сережа, подожди! Сереженька!

Мать ее за плечи держит.

— Мама… прости…

— Валя!

— До свиданья, мама… Я вернусь!

Машина с места тронулась, Валька вырвалась, помчалась что есть силы и догнала ее. Схватилась за борт, цепляется, а машина-то все быстрей. У Сереги лицо потрясенное, а Валька не отпускает. Хочешь не хочешь, ее и втянули в машину-то.

— Мама, я вернусь! Вот увидишь!

А мама ее — только руками за виски держится.

Вот так. И умчалась их любовь. Чужую ненависть бить.

А через два дня Немой пропал со своей девочкой.

Вернулся один. В июле.

Где был? Где девчонку пристроил? Неизвестно. Думали, по военному времени ему что будет за это, — однако ничего не было.

С работы уволился, пришел домой с солдатским мешком. Поклонился Зотовым и ушел. А во дворе его Анкаголик ждет, тоже с солдатским мешком на плече.

— Ничего. Не волнуйтесь, — сказал Витька. — Все нормально… Так надо.

И повестку достает на свое имя. Таня крикнула:

— Сыночек!..

Немой ушел, сыновья ушли — Серега и Виктор, из братьев — Николай ушел, его старший ушел, Валька ушла. Хотел и я, Зотов Петр Алексеевич, но завод отказал: «Стоп! На тебя бронь. Будешь мальчишек учить. Тебе 46. Понадобится — отпустим…»

Знакомое дело, думаю, и в ту войну я не в первый год пошел.

Ладно. Поработаем пока и книжки спасем, какие успеем. На Кузнецком мосту, на лотках магазины нипочем продавали старые книги. Защита должна состояться, хоть ты тресни, а защита должна состояться.

Мчатся машины. Состоится защита.

Ну ладно.

Еще в сентябре 41-го прибежал Витька из казармы, уселся напротив меня и смотрит в окно на пустой двор.

— Я вот чего не пойму, — говорит. — Монизм признает, что у всего на свете есть одна причина. И идеалистический монизм и материалистический — у обоих одна причина для всего на свете, так?

— Ну так.

— А скажи… Дуализм может быть материалистический?

— Дуализм материалистический?… Погоди… Дай разобраться… Нет, — говорю, — пожалуй, дуализм материалистический быть не может.

— А жалко, — говорит он. — А то бы все складно получилось.

— Зачем тебе?

— Хочу понять, почему все со всем связано… Значит, дуализм материалистический не бывает?

— Нет, — говорю. — У него причины-то две да хотя бы одна из них обязательно нематериальная — ДУХ…

— А если доказать, что дух это тоже материя?

— Тогда опять будет не дуализм, а монизм… Причиной-то всего опять станет материя.

Тогда, не оборачиваясь от окна, он сказал:

— А если доказать, что дух — это другая материя, особенная, неведомая еще, на обычную материю непохожая, тогда что будет — материализм или опять идеализм?

— Не знаю, — говорю. — Похоже, что материализм, только какой-то чудной.

— Почему — чудной?

— Потому что материя — это объективная реальность, данная нам в ощущении.

— Так ведь и тут будет то же самое, — говорит Витька. — А сколько этих видов материи — хоть одна, хоть две, может, десять — не все равно?… Важно, чтоб они были на самом деле, а не выдумка, не мираж…

— Ну если так… — говорю.

На том разговор и окончился. Мне тогда было не до двух причин всего сущего, мне бы и с одной управиться — с работой, тело свое бренное кормить, страну вооружать. Однако разговор этот имел продолжение.

Перед тем как Витьке на фронт уходить, он прибежал из казармы в увольнительную и говорит, когда уж выпили отвальную:

— Отец, я Сапожникова встретил в Сокольниках, когда присягу принимал.

— Кто такой?

— Да ты знаешь. Из нашей школы. Он теперь в саперах.

— Ну и что?

— Помнишь, мы с тобой про монизм и дуализм говорили?

— Нашел о чем помнить… У тебя на сколько увольнительная?

— Погоди, — говорит. — Любопытное дело… Сапожников тоже считает, что мину разобрать можно, а потом собрать, хоть вслепую… А человека или даже блоху — разобрать можно, а обратно сложить нельзя — в принципе.

— Это уж точно, — говорит Зотов. — Который месяц разбирают, а еще ни разу покойники не оживали.

— Ладно, вернемся с войны — разберемся.

— Вот это ты дело говоришь. А вернешься?

— Вернусь.

Тут его стали со двора звать и окликать.

— Эх, Витька, кабы знать, кто вернется…

— Ничего, — говорит. — Ты вернешься, и я вернусь, и немой Афанасий вернется.