гордо гарцующих по улице. Передняя лука седла одного из них была отделана серебром. У кузена Эмиля точно такое седло.
— Я впервые приехала в Дуранго, — сообщила Грасиела незнакомке. — На поезде.
В глазах у Марии вспыхнуло почти что благоговение.
— Ты ехала на поезде? — спросила она, глядя на Грасиелу так, словно она сошла прямо со страниц книги сказок, и забыв о своей тортилье. — А где же твоя дуэнья?
Выходит, что даже уличная девчонка знает, как должны путешествовать такие, как Грасиела.
— Меня похитила злая колдунья, — объяснила Грасиела, не уверенная, однако, что девочка ей поверит.
У Марии широко раскрылись глаза, но она согласно кивнула:
— То же самое случилось с моей сестрой.
— Но я убежала от колдуньи. Она хотела отрезать мои волосы, чтобы я стала похожа на мальчика.
Мария поглядывала на блестящие локоны Грасиелы, ниспадающие почти до пояса, и в глазах у нее появился страх. Чувство удовлетворения переполнило грудь Грасиелы. Даже дитя улиц понимает, что нельзя лишать женщину предмета ее гордости.
— Я придумала кое-что, — сказала Грасиела и нагнулась к уху собеседницы. Когда она кончила шептать, в глазах у Марии засияло восхищение, и она с восторгом закивала.
— Хорошо, — сказала она и, взяв Грасиелу за руку, отвела в переулок, где обе девочки скрылись за кучей тлеющего мусора.
Когда они появились снова, на Марии красовался наряд Грасиелы, а беглянка облачилась в лохмотья, приколов изнутри к поясу свой золотой медальон. Она получила также и остаток тортильи, который проглотила в четыре голодных глотка. Салфетки у нее не было, и, помедлив, девочка вытерла жирные пальцы о рваное платье, от которого шла вонь.
— Спасибо, — поблагодарила Грасиела Марию.
Дорожный наряд Грасиелы был Марии мал, и шов на талии уже начал расходиться, но Мария осматривала себя сияющими от гордости глазами.
Когда она наконец вспомнила о Грасиеле, то показала пальцем сначала на волосы Грасиелы, а потом на свои. Грасиела поняла фазу. Тяжело вздохнула и с отвращением нагнулась и набрала полные руки пыли и мусора; все это она втерла в свои волосы. Потом со слабой улыбкой махнула рукой и пошла прочь от Марии, которая тем временем приподняла подол платья, чтобы полюбоваться первыми в своей жизни туфлями.
Не пройдя и полквартала, Грасиела невольно вспомнила о своих босых ногах. Нежная кожа на подошвах болела, а как противно было наступать на что-то липкое и сырое, проникавшее между пальцами!
То и дело вздрагивая от отвращения, Грасиела, не оглядываясь, шла и шла вперед, пока Мария не осталась где-то далеко в путанице узких улочек и переулков. Только тогда беглянка остановилась перевести дыхание и осмелилась взглянуть на окружающих ее людей.
Никто на нее не смотрел. Никто не обращал ни малейшего внимания. Она сделалась невидимой, как ветерок.
Торжествующая улыбка изогнула ее губы, с которых едва не сорвался радостный возглас. Какая же она умная! Довольная собой, Грасиела проговорила вслух:
— Она никогда не найдет меня!
Да, не найдет: город слишком велик, в нем много людей, много улиц, много мест, где можно спрятаться. И теперь Грасиелу никто уже не запомнит.
Она одержала победу над своим врагом.
Не прошло и десяти минут, как тяжелая рука легла ей на плечо и какой-то мужчина наклонился, чтобы взглянуть ей в лицо.
— Привет, малышка! — произнес мужчина хриплым голосом, от которого у Грасиелы сразу пересохло во рту и кровь застыла в жилах.
— Мы с тобой, — продолжал мужчина, облизнув губы, — станем самыми лучшими друзьями, да-да. Жадные пальцы больно стиснули плечо девочки.
Дженни с бешено колотящимся сердцем добежала до конца квартала, немного постояла и понеслась обратно ко входу в отель. Грасиела ведь могла повернуть не направо, а налево.
— Черт побери! — воскликнула Дженни, хлопнула шляпой о бедро и водрузила ее себе на голову. Пригляделась к улице, полной народу. С детских лет не испытывала она такого ошеломляющего страха. От него сжималось все внутри. Сердце бешено прыгало в груди, Дженни задыхалась, руки у нее тряслись, как при падучей.
«Одумайся, — приказала она себе, — успокойся и одумайся».
Грасиела не могла уйти далеко. Самое главное, что она запоминается, эта девочка в богатом нарядном платье, куда-то идущая одна. С этого и надо начинать — с расспросов. Дженни быстро шагала от одного торгового прилавка до другого, пока не убедилась, что Грасиела пошла не в этом направлении. Дженни переходила от улицы к улице, каменная от напряжения, пока не обнаружила метиску, торгующую одеялами. Та запомнила Грасиелу.
Начиная с этой точки, идти по следу Грасиелы стало так же легко, как перебирать жемчужины в ожерелье на шее у маленькой соплячки. Как только она найдет Грасиелу, то просто придушит ее. С каждой минутой приходя все в большую ярость, Дженни шла и шла, пока наконец не обнаружила девчонку на расстоянии полуквартала от себя. И припустилась бегом.
Она остановилась как вкопанная, увидев, что эта девочка — вовсе не Грасиела. На ней надето платье Грасиелы, но сама девчонка грязная, и в ее движениях нет ни изящества, ни грации. Дженни в один миг поняла, что, черт побери, произошло.
Дженни сняла шляпу и вытерла вспотевший лоб; она присмотрелась к уличному движению, к женщинам, которые с корзинками через руку спешили в магазины, внимательно разглядывала уличных ребятишек и вездесущих собак, шныряющих между каретами и телегами и вертящихся под ногами у прохожих.
Да, Грасиела оказалась куда умнее, чем она считала. Но девочка находилась теперь в огромной опасности, о которой страшно было подумать.
На лбу у Дженни снова выступил пот — и вовсе не от палящих лучей солнца. Руки опять начали дрожать.
Грасиела могла попасть под какую-нибудь повозку или под копыта лошади. Ее могли затащить в глухой проулок, изнасиловать и убить. Схватить и продать в детский бордель — Дженни кое-что слышала о подобных местах. Сотня немыслимых ужасов подстерегала одинокого ребенка, затерянного в трущобах шахтерского города.
Дрожа от возбуждения и гнева, Дженни смотрела на маленькое грязное существо, одетое в платье Грасиелы. Не было никакого смысла расспрашивать эту девчонку. След оборвался здесь, и Дженни это понимала.
Ругаясь вполголоса, Дженни зашла в кафе и заказала чашку крепкого мексиканского кофе. С этой чашкой она вышла на улицу и потягивала напиток, наблюдая за ритмом города и пытаясь справиться с овладевшим ею страхом.
Она чувствовала себя такой же беспомощной, как в той камере, где дожидалась казни.
Тогда к ней явилась Маргарита и спокойно предложила свою жизнь в обмен на обещание. Дженни дала обещание, дала честное слово, и Маргарита умерла — она выполнила свою часть сделки.
Ругательства неслись потоком с языка у Дженни. Маргарите досталась легкая часть, ей надо было всего лишь умереть. Смерть — просто кусочек торта по сравнению с теми заботами, которые доставляет этот детеныш.
Глубокий вздох поднял грудь Дженни.
Если что-то стряслось с Грасиелой, ей самой остается только приставить к голове ружье и спустить курок. Жизнь ее не будет стоить ни гроша, если она не выполнит обещания, если обманет женщину, которая умерла вместо нее.
Из желудка поднималась кислота; Дженни казалось, что ее сейчас стошнит. Опершись рукой о саманную стенку кафе, она наклонила голову и несколько раз сглотнула.
Ну хорошо. Она поняла по крайней мере две вещи. Во-первых, что ничего не сможет сделать в ближайшие несколько часов — вообще ничего. Грасиела где-то бродит, она в руках Господа… или чьих-то еще. Дженни должна признать, что не в ее силах вмешаться, она может лишь надеяться, что малышке повезет. Во-вторых, что совершенно ясно, где Грасиела окажется в семь вечера. Если проявленная девчонкой прыть сохранится, то явится она именно туда. И дай Бог, чтобы маленькая соплячка так и поступила в семь часов!
Выпрямившись, Дженни допила кофе и отдала чашку официантке. Надо бы поесть, но желудок так сводило, что вряд ли в нем что-то удержится.
Она вяло побрела по улице, приглядываясь к ребятишкам, и постепенно смирялась с тем, чего нельзя изменить. Самое лучшее было бы заняться делом, вернее, делами, которые она запланировала на этот день и которые сделала бы, если бы эта паршивка не удрала и не состарила ее на десять лет, не меньше. Дженни собиралась приобрести мальчишечий костюм для Грасиелы и оружие для себя. На это уйдет примерно час времени.
— Ведь ты такая милая крошка.
Даже голос у этого человека был горячий и масленый. Мужчина дышал Грасиеле в лицо запахом перца, сигар и еще чего-то тошнотворно-сладкого. Особенно пугали девочку его глаза.
— Мне больно, — прошептала она, подергав плечом, которое он крепко сжимал пальцами.
Бросив взгляд на улицу, Грасиела убедилась, что на них никто не обращает внимания. Возле самой двери лавки, где торговали кожаными изделиями, какой-то мужчина лупцевал мальчишку. На них тоже никто не оглянулся.
Сердце у нее колотилось очень сильно; она снова посмотрела на человека, стоящего перед ней на коленях и преградившего ей путь. Одной рукой он удерживал Грасиелу за плечо, а другой обхватил всеми пальцами ее голую ногу, продвигаясь вверх, к колену.
Грасиела вся сжалась. Ни один мужчина не трогал ее вот так, и она понимала, что это нехорошо.
— Хочешь пойти со мной, малышка? Мы поедим, выпьем чего-нибудь холодненького.
— Нет, — выговорила она губами, пересохшими от ужаса.
— Нежная кожа, милые глазки. — Пальцы мужчины поднялись к бедру
