При солнечном свете это — золото, при лунном — серебро.
В ее фантазиях делалось и говорилось то же самое. Она облизала губы, рот ее приоткрылся. Августа пила воздух судорожными, мелкими глотками. Когда его рука погладила ее плечо, она задрожала, словно ее опалила молния.
Впервые в жизни Августа горела желанием, хотела и нуждалась в том, чтобы мужчина остудил жар, который сам же и зажег в ее теле. Она была не в силах сдвинуться с места. Гибельное желание сотрясало ее; груди набухли, дыхание участилось; она забыла обо всем на свете, она погибала от страсти, и эта страсть горела в ее глазах.
— О Господи, — прошептала она и всхлипнула в изнеможении.
Августа как завороженная смотрела на его твердый подбородок. И затрепетала, когда он сделал шаг вперед. И доверчиво прижалась к его груди, когда его руки обвили ее плечи. Она погрузила свои пальцы в его волосы и потянулась к нему трепетными губами…
Мем вовсе не хотела подглядывать за ними.
Сначала она услышала какой-то шум в тополиной роще и замерла, испугавшись: а вдруг это волк рыщет поблизости? Потом Мем заметила Августу, стоявшую на холме, но если бы она дала ей знать о своем присутствии, они обе попали бы в щекотливое положение.
Пока Мем стояла тихо, раздумывая, сможет ли она удалиться, не обратив на себя внимания, из тени появился Уэбб. Его появление было таким бесшумным, что она очень удивилась, увидев его. Ее первым радостным порывом было позвать его по имени и броситься вперед, чтобы присоединиться к ним. Но не успела она и слова сказать, как заметила их неестественные позы и почувствовала напряжение, такое горячее, что только не трещало. Приветственный возглас застрял у Мем в горле.
Прошла минута, а потом было слишком поздно. Если бы она теперь крикнула или произвела внезапный шум, они сочли бы, что она сует нос в чужие дела. Черт побери! Она попалась именно в ту ловушку, которая унижала ее» унижала до презрения к самой себе. То, что она оказалась в столь ужасном положении, шокировало ее почти так же, как осознание того, что она не может удержаться, не может не смотреть на них.
Прижав ладонь ко рту, Мем стояла, словно каменное изваяние, и наблюдала, как Уэбб подходит к стволу дерева, к которому прислонилась Августа. Она не слышала, что они говорили, но в том и не было нужды. Суть этих слов отразилась в чувственном выражении лица Августы.
Мем тоскливо наблюдала за ними. И видела все, видела слезы на глазах Августы. Она, Августа, при лунном свете была такой красивой, что никто во всем мире не мог бы соперничать с ней. Ее прекрасное лицо светилось и горело… Купаясь в мерцающем лунном свете и дрожа под пристальным взглядом Уэбба, она была древесной нимфой, богиней, мужской мечтой о красоте и чувственности.
А Уэбб… Мем любовалась им, высоким и сильным. Он стоял, широко расставив ноги, откинув назад волосы, и смотрел на Августу. Смотрел так, что, казалось, весь мир для него исчез, он видел сейчас только эту женщину.
Мем закусила губу и опустила голову. Она отдала бы оставшуюся часть своей жизни за то, чтобы Уэбб Коут посмотрел на нее так, как он смотрел на Августу. Она мечтала броситься в его объятия точно так же, как бросилась Августа. Она с радостью пожертвовала бы своей девственностью, только бы упасть на землю в его объятиях.
Он целовал ее! Он сжимал ягодицы Августы своими сильными руками и притягивал ее к своим чреслам. И Августа стонала, трепетала в его мускулистых руках.
Мем приказала себе: забудь Уэбба Коута! Беги, пока не разорвалось твое сердце.
Она бросилась напролом через кусты, она бежала к затухающим лагерным кострам.
Уэбб прижал к себе Августу с такой силой, что она едва не задохнулась. Он сгорал от страсти, он касался ее своей твердой как железо напрягшейся плотью. И она была готова отдаться ему.
И вдруг она услышала… кто-то бежал сквозь кусты.
Оторвавшись от губ Уэбба, Августа замерла в ужасе. Ее ногти впились в его плечи.
— Здесь кто-то есть!
— Кто бы это ни был, — пробормотал Уэбб, — он удаляется, а не приближается.
Она смотрела на него глазами, полными ужаса.
— Нас кто-то видел!
Он коснулся ее щеки.
— Если он и видел что-то, то только мою спину. Тебя никто не мог увидеть.
Августа уставилась в его черные горящие глаза. И увидела бронзовую кожу, увидела широкие скулы и черные длинные волосы.
Она увидела индейца!
Ее охватила паника. К ней прикоснулся индеец! Он целовал ее. Колени ее подогнулись, казалось, она вот-вот рухнет на землю.
О Господи! Боже мой! Что же она наделала?!
Лунный свет — он свел ее с ума. Она позволила грязному полукровке дотронуться до себя. И он осмелился коснуться ее губ своими дикарскими губами!
Она отшатнулась и ударила его наотмашь по лицу. Ударила с такой силой, что голова его откинулась в сторону. Он тотчас же убрал руку с ее бедра. И отступил на шаг. Глаза его вспыхнули гневом.
— Ты напал на меня! — прошипела Августа, в отчаянии прижимая к груди руки.
Уэбб не ответил. Молчаливый и невозмутимый, он видел ее насквозь. Ночной ветерок ерошил его волосы, теребил бахрому его куртки. Он пристально смотрел на Августу.
— Ты грязный дикарь! — бросила Августа ему в лицо. — Как ты осмелился прикоснуться к белой женщине?! Если я скажу… расскажу об этом, тебе отрубят голову! Тебя повесят!
Почувствовав влагу между ног, она чуть не заплакала от стыда. А причиной был он!
— Дикарь! Насильник! Я… если ты только подойдешь ко мне опять, я…
Он исчез во тьме. Исчез словно тень. Она в отчаянии озиралась. А потом бросилась на землю и безудержно зарыдала.
Бесплодные угрозы опустошили ее. Ни при каких обстоятельствах, ни за что на свете… никому она не расскажет о том, что произошло этой ночью. И она скорее умрет, чем разрешит индейцу прикоснуться к себе.
Августа сгорала от стыда, ей хотелось, чтобы земля разверзлась под ее ногами и поглотила ее. Если бы только она знала, кто подглядывал за ними, кто видел все это! Если бы только она могла это как-то объяснить!
Новый приступ ужаса сдавил ее грудь, когда она поняла, что кто-то в лагере может уничтожить ее всего лишь намеком, несколькими словами. Рыдания душили ее.
Она в отчаянии молотила по земле кулаками. Она не вынесет этого! Индеец! Дикарь! Дикарь, который, конечно же, никогда не видел скатерти, который ел как животное. Несмотря на культурную речь, которой он подражал, он, наверное, и читать не умеет, не может даже написать своего имени. Что такое индеец? Ничтожество! Никто!
А она позволила этому дикарю, этому ничтожеству, этому нищему варвару прикасаться к ней руками.
Ей хотелось умереть.
Коуди, стоявший у фургона с оружием, увидел Уэбба, вышедшего из темноты. Взгляд его горящих черных глаз заставил мужчин, сидевших у костра, замолчать и неловко переглянуться.
— Неприятности? — спросил Гек Келзи вставая. Он положил руку на рукоять пистолета у пояса.
Уэбб молча прошел мимо, направляясь к фургону с мелассой.
Джон Восс доел кукурузную лепешку и тоже поднялся нахмурившись.
— Его пистолет в кобуре, — заметил он. — Полагаю, его неприятности нас не касаются.
Коуди бросил в кострище окурок сигары.
— Тем, кто не на часах, лучше разойтись. Скоро рассвет.
Когда парни разбрелись, он подошел к фургону с мелассой. Облокотившись о заднее колесо, негромко сказал:
— Хочешь, поговорим?
— Нет.
Коуди кивнул и отыскал глазами Большую Медведицу, потом перевел взгляд на Полярную звезду. Вытащив из кармана жилетки еще одну сигару, он держал ее между пальцами, не прикуривая.
— Люси Гастингс умерла, — сказал он наконец.
Коуди не знал ни одного караванщика, который пересек бы континент, не похоронив при этом нескольких своих людей. Опытный караванщик знал: такое изнурительное путешествие для кого-то закончится погребальным звоном. Но смерть — всегда потрясение. И с потерей человека невозможно, смириться.
Ему следовало предупредить их, чтобы не пили воды из луж, точно так же, как он предупредил их, чтобы не пили щелочной воды из Платт. Ему следовало бы выбрать другое место для привала. И он обязан был послать Майлза Досона, чтобы тот узнал, нет ли врача в караване, который шел впереди или следом за ними. Ему, Коуди Сноу, следовало бы быть самим Господом Богом!
В начале каждого похода он говорил себе, что пассажиры — это просто высокооплачиваемый груз. Он говорил себе, что ему не нужно заботиться об их жизнях. Его забота — доставить их к месту назначения, а нянчиться с ними он не обязан.
Но так не получалось. Путешествие было слишком продолжительное. Они слишком часто видели друг друга, слишком зависели друг от друга. Нравится тебе или нет, хочешь не хочешь, а начинаешь узнавать ближе своих подопечных. А иногда и проявлять участие…
Пропади все пропадом! Люси было всего семнадцать лет. Почти ребенок. Хмуро глядя на звезды, он видел перед собой ее свежее, улыбающееся личико. Дочь священника, которая пела гимны, пока доила корову Сары, читала стихи из Библии, когда они останавливались на отдых. Хорошенькая девочка-женщина, которая собирала полевые цветы по дороге и смеялась над ужимками степных собачек.
Она никогда не узнает объятий мужа, никогда не будет держать ребенка на руках. Робкое пламя ее жизни замигало и погасло еще до того, как началась ее настоящая жизнь.
Жестоко обошлась судьба с Люси Гастингс, а ведь без нее караван невест никогда не был бы сформирован. Когда ее отец, преподобный Гастингс, принял предложение руки и сердца
