ноздри.
— Как ты правильно заметила, — резко, проговорила Перрин, — я не была доверенным лицом твоего отца. И не я довела его до краха. Он, кроме всего прочего, платил за усадьбу, в которой ты жила, и за слуг, которые там кишмя кишели. Он платил за платья, заказанные в Париже, и за безделушки, сделанные в Брюсселе. Он платил за твой экипаж и за подходящих к нему гнедых лошадей. Он платил за званые вечера и за развлечения. Джозеф обеспечил бы четырех любовниц за те деньги, каких стоила ему одна только дочь. Если он и повесился, оказавшись перед финансовым крахом, то это не значит, что в его смерти виновна только я!
— С чего это ты взяла, что у моего отца были финансовые затруднения? — прошипела Августа. Перрин замерла.
— Ты сама обвинила меня в том, что я разорила твоего отца и довела его до самоубийства.
— Я имела в виду его умственное состояние, а не содержимое его кошелька, — высокомерно ответила Августа. — Забавно… Ты думаешь, у тебя хватило ума разорить такого человека, как мой отец? Уна и Бути расхохочутся, когда я им об этом расскажу. — Августа заставила себя улыбнуться. — Ты действительно забавная. Неужели ты и в самом деле вообразила, что рента за твой домик-развалюху и плата за твои дешевые платья могут довести до банкротства бывшего мэра Чейзити? Ты меня просто смешишь.
Перрин пристально взглянула на нее:
— Ты обвинила меня в том, что я разорила твоего отца и стала причиной его смерти. Ты сама так сказала.
Августа усмехнулась:
— Он и сейчас был бы жив, если бы не ты! Стыд из-за того, что он общался со шлюхой, скандал из-за этого — вот что убило его!
— Ты ошибаешься. — Перрин сжала кулаки. — Твой отец хотел жениться на мне.
— Лгунья!
— Я стала любовницей Джозефа, а не его женой, лишь по одной-единственной причине — из-за тебя и твоего самолюбия. Джозеф не хотел, чтобы ты чувствовала себя неловко в собственном доме. И он не хотел, чтобы я чувствовала себя нежеланной в доме, который мог бы стать и моим домом. Тебе и в голову никогда не приходило, что Джозеф был очень одинок. Ты думала только о себе!
— Убирайся с моих глаз! Я больше не хочу тебя видеть!
Темные глаза Перрин сузились, на щеках ее горели алые полоски. Она открыла рот, но тотчас же закрыла его. Сжав зубы, резко развернулась и наткнулась на внезапно появившегося перед ними Коуди Сноу, вокруг которого вращался песчаный смерч.
— Возвращайтесь в свои фургоны, леди. Мы попытаемся пройти еще четыре мили до привала на ночь.
— Пропустите меня! — крикнула Перрин.
Его брови чуть приподнялись. Он отступил. Она вскинула голову и, яростно подхватив юбки, пронеслась мимо.
Коуди прикрыл своим цветастым платком нос и рот — носившийся в воздухе песок затмевал солнце. Когда он повернулся к Августе, его голос звучал приглушенно:
— Вы уладили свои дела?
«Ты — из семьи Бойдов, — напомнила себе Августа. — Бонды не обсуждают своих личных дел с любопытствующими». Она гордо вскинула голову:
— Найдите Кору, будьте добры, и скажите, чтобы она возвращалась в фургон.
Глаза Коуди превратились в узкие щелки.
— Если вам нужна ваша служанка, мисс Бойд, ищите ее сами.
Он зашагал мимо костра, и через минуту его высокую фигуру поглотила пыльная буря.
Кора. Как только Августа произнесла имя этой негодяйки, ей открылся весь ужас ее положения.
Что теперь делать? Зайдя за фургон, она низко наклонилась, и ее тут же вырвало.
— Какой прекрасный день! Наконец-то! — откинув назад голову и чуть не потеряв мужскую шляпу, которую она попросила на время у Гека Келзи, Мем Грант широко улыбалась двум ястребам, описывающим круги у нее над головой. Солнце и небо, сиявшее, как перевернутая фарфоровая миска, приободрили ее, и она чувствовала себя гораздо лучше, чем в последние две недели. Слава Богу, головная боль прошла. Впрочем, никакая головная боль не испортила бы удовольствия от сегодняшнего утра.
Уэбб Коут повернул голову и улыбнулся:
— Не радуйтесь раньше времени. До ужина пойдет дождь.
— Мне наплевать, зато сейчас великолепно. Посмотрите! Все становится зеленым, и… — Она рассмеялась. Зелень, о которой она говорила, была всего лишь пучками жесткой бухлоэ[3], которые боролись за существование на бесплодных склонах песчаных холмов. Кое-где пробивались дикие цветы, сиявшие желтыми или синими лепестками, и нетрудно было догадаться, почему переселенцы прозвали эту местность Великой американской пустыней.
Она бросила взгляд на Уэбба; казалось, он и конь были одним целым. Поля шляпы затеняли глаза Уэбба, но солнце освещало его губы и выступающий вперед подбородок. Увидев, как прямо он держится в седле, Мем невольно приосанилась.
Уэбб, заметив ее движение, приподнял бровь.
— Вероятно, я несколько преувеличила свой опыт верховой езды, — созналась она.
— Да, несколько, — согласился он, взглянув на ее руки в перчатках.
Она схватилась за луку седла, которое держалось на честном слове.
— И каков же ваш опыт верховой езды?
Она сжала губы, притворившись, что вспоминает.
— Ну, считая сегодняшний день, я ездила верхом на лошади четыре раза. — Она широко улыбнулась, когда Уэбб, закатив глаза, издал глубокий горловой звук. — Но если бы я призналась в этом сразу, вы не позволили бы мне сесть в седло.
— Верно. — Он подвинул карабин, лежавший у него на коленях, и глянул через плечо, словно раздумывая, не отправить ли ее назад, к фургонам.
— Это моя первая прогулка верхом, но все гораздо проще, чем я ожидала, и вовсе не так страшно, — поспешно проговорила Мем, надеясь, что он изменит свои намерения. — Я даже рада, что ни у кого не оказалось дамского седла.
Бути уже наверняка заметила, что она едет как мужчина, и Мем придется несколько дней выслушивать ее упреки. Ладно, она разберется с Бути позднее. После того что ей пришлось вынести, чтобы устроить эту прогулку, ее не испугаешь неприятностями, которые ждали впереди.
Во-первых, Мем пришлось пообещать весь день без передышки править мулами в обмен на то, что Бути будет управлять ими без отдыха сегодня утром. Потом ей пришлось уговаривать Майлза Досона одолжить ей свою лошадь. И наконец, гораздо более серьезное препятствие, которое ей пришлось преодолеть, — добиться у Уэбба разрешения ехать с ним перед фургонами, всего несколько часов.
— У меня такое чувство, будто меня… как это? — спросил он, все еще хмурясь.
— Мистифицировали, — закончила она со смехом. — А я так рада! Это так чудесно, мистер Коут! Благодарю вас от всего сердца за то, что вы предоставили мне такую возможность!
Земля, которая выглядела такой унылой и плоской, когда смотришь с сиденья подпрыгивающего на камнях фургона, расстилалась до самого горизонта точно огромное волнистое одеяло, сотканное из зеленых, золотых и коричневых нитей. Когда ее лошадь взобралась на холм, Мем вздохнула, подумав о том, что навсегда запомнит эти бескрайние просторы. Огромное безжизненное пространство вдохновляло ее, внушало благоговейный трепет, она почувствовала себя крохотной песчинкой, затерявшейся в пустыне. Эти необозримые просторы, величавые и пугающие одновременно, настраивали на торжественный лад.
— Неужели я никогда бы такого не увидела! — воскликнула она. — Теперь я понимаю, почему вам так нравится ехать впереди. Тут нет пыли и ничто не мешает любоваться всем этим. Кажется, что ты единственный человек на всей земле.
— Не считая людей из каравана, который идет впереди нас, — сухо заметил Уэбб.
Мем не замечала белые точки, ползущие по прерии далеко впереди, пока он не сказал о них.
— Глаза опытного скаута, — пробормотала Мем. Она задумалась — что же она еще не увидела?
Задолго до этого утра она отметила: Уэбб Коут не только самый красивый и интересный из мужчин, которых она встречала, но и все чувства его были острее, чем у большинства людей. Уэбб мог почувствовать приближение дождя, когда на небе не было ни облачка. Он мог определить расстояние между местом, где находился сам, и койотом лишь по звуку его лая. Мем видела, как он, положив ладонь на старое кострище и рассматривая головешки, определил, когда здесь пылал огонь.
Все в нем привлекало ее — начиная от чувственного изгиба губ и кончая иссиня-черными волосами и походкой, легкой и грациозной. Его голос и необычный акцент ублажали ухо точно симфония. И она могла бесконечно долго слушать его рассказы о деревне индейцев сиу, где он провел детство.
К ее большому удовольствию, у них с Уэббом вошло в привычку встречаться по ночам у костра Копченого Джо, когда весь лагерь уже погружался в сон. Он, как и Мем, казалось, не нуждался в долгом сне, и, похоже, ему не меньше, чем ей, нравились эти ночные бдения.
Иногда Уэбб рассказывал о своем детстве, об индейцах тетон; иногда Мем рассказывала, как росла в Чейзити. Но ее рассказы казались на редкость скучными по сравнению с тем, что рассказывал Уэбб. Чаще всего на их ночных встречах она излагала свою точку зрения на события прошедшего дня и делилась мыслями относительно всего, что происходит под солнцем.
— Мне все здесь так нравится, — сказала Мем с улыбкой; она, прищурившись, глядела на выпуклую линию горизонта, где земля встречается с небом. Воздух был необычайно прозрачным и чистым, и ей казалось, что она видит на тысячу миль вокруг.
Путешествие складывалось именно так, как Мем и рассчитывала, — это было необыкновенное приключение, еще более захватывающее, чем она могла себе представить. И Мем
