Погода стояла такая холодная, что Роуз надела свою шапку из лисьего меха и взяла с собой такую же муфту. Те самые, подаренные Гарри.

– Должно сдвинуться, – мрачно процедил Уолтер, думая о том, что удача не может сопутствовать Гарри до бесконечности. – Новое министерство вооружений должно исхитриться. Теперь, когда оно укомплектовано, армия во Франции получит все необходимое снаряжение.

– И что с ним делать? – с возмущением спросила Роуз. – Идти в наступление из окопов по опутанной колючей проволокой земле, чтобы захватить несколько сотен ярдов грязи по колено и гибнуть сотнями, тысячами при первой попытке?

Уолтер ничего ей не ответил, потому что не знал, что сказать. Вместо этого он до отказа вжал педаль газа. Последние опубликованные цифры потерь были чудовищными. Им просто трудно было поверить. Уничтожено целое поколение. И ради чего, милостивый Боже, спросил он себя, завидев впереди свет газовых уличных фонарей Илкли. По какой причине?

Линия западного фронта, протянувшаяся от Остенде через Бельгию и Северную Францию, после глубокого выступа к Парижу поворачивала на восток к Вердену; в течение двенадцати месяцев она, в сущности, не менялась сколько-нибудь заметно. Не были завоеваны никакие территории. Ни одна из армий не была вынуждена отступить. Победа над врагом казалась, как никогда ранее, весьма отдаленной перспективой. И с каждым прошедшим днем у Гарри оставалось все меньше шансов вернуться с войны живым. Разве что он был бы ранен настолько серьезно, что его отправили бы в тыл. Он мог бы потерять руку или ногу, как бедняга Чарли Торп.

Уолтер издал горлом полный отчаяния нечленораздельный звук, и тут Роуз решилась.

– Дядя Уолтер, у меня есть идея, которой я хотела бы поделиться с тобой. Это касается не фабрики, а Крэг-Сайда.

Уже в зимних сумерках автомобиль миновал центр Илкли и двинулся вверх по дороге.

Уолтер снизил скорость. Он не любил водить машину, но без этого нельзя было теперь обойтись. Каждый здоровый и дееспособный мужчина в стране добровольно вступил в состав одной из служб. Или почти каждый. Кроме Ноуэла, и Уолтер никак не мог определить свое к этому отношение. Слава Богу, на фабрике об отказе его племянника от воинской службы не знали. Для Уолтера было бы непереносимым унижением, если бы сведения об этом распространились хоть сколько-нибудь широко, – ведь многие из его бывших служащих сражались сейчас в Бельгии, или Палестине, или Египте, или еще бог знает где…

– Но он вносит свой вклад в войну, – твердила Лиззи, втолковывая брату, что Ноуэл бросил занятия живописью и работает на угольной шахте в Уэльсе. – Он не любит находиться под землей, это ему ненавистно, однако таков его способ помогать воюющей стране.

До сознания Уолтера Наконец дошло, что Роуз о чем-то говорит ему.

– Ведь Крэг-Сайд достаточно велик, – услышал он ее взволнованные слова, – чтобы стать прекрасным госпиталем для выздоравливающих. Я сделала некоторые промеры и полагаю, что китайскую гостиную мы можем превратить в палату на десять человек, а если вынести растения из зимнего сада, там поместятся еще двенадцать. Стены нужно будет обтянуть отбеленным холстом, по крайней мере Лотти посоветовала поступить именно так, когда я написала ей о своем замысле.

– Лотти? – Уолтер затормозил «рено» на стоянке у огромных ворот Крэг-Сайда. – Ты писала Лотти о превращении Крэг-Сайда в госпиталь для выздоравливающих?

Роуз кивнула – насколько позволила ей невероятно пышная меховая шапка.

– Она считает, что это замечательная мысль, и не может понять, как мы не додумались до этого раньше. По ее мнению, лучшая комната для устройства операционной – это бывшая спальня Уильяма, потому что там есть верхний свет и большие окна. Она также думает, что мы вполне управимся с помощью сестер милосердия и нянек.

Уолтер застонал. Если Роуз подключила к своим планам Лотти, тут уж ничего не поделаешь, Крэг-Сайд уже можно считать госпиталем для выздоравливающих.

Он с трудом выбрался из машины и пошел открывать ворота. Оставив госпиталь герцогини Сазерленд в Булони, Лотти благодаря своей властной деловитости заправляла теперь полевым лазаретом, гораздо более близким к линии фронта. Юный младший лейтенант, друг Уильяма, помещенный туда на лечение, писал ему следующее: «Ваша сестра носит большую косынку Красного Креста из органди, но даже эта косынка не может полностью скрыть ее золотые волосы. Она выглядит как настоящий ангел небесный, а раненые утверждают, что она и есть ангел. Зато со старыми надоедами из военного ведомства она обращается как со старыми башмаками! И если она говорит, что человек еще не готов к возвращению на фронт, то даже сам генерал Хейч не в состоянии отменить ее распоряжение».

Уолтер толчком отворил ворота. У Лотти и у его маленькой Йоркширской Розочки энергии и смелости побольше, чем у его отца. Он задумчиво покачал головой.

Сильные девушки – ими можно гордиться, и если они решили, что Крэг-Сайд должен стать госпиталем для выздоравливающих, кто стал бы с ними спорить?

В Уэльсе – без искусства, без Лотти, без остальных членов семьи – Ноуэл как мог старался выжить. Он ненавидел эту работу. Он выбрал ее, зная, что возненавидит, и воспринимал как наказание за то, что не разделяет вместе с другими мучения в окопном аду. Он страдал от клаустрофобии; он ненавидел темноту; ненавидел угольную пыль, въевшуюся ему во все поры, и мозоли, изуродовавшие ему руки. Но больше всего он ненавидел социальную изоляцию. Вокруг не было никого, с кем можно поговорить об искусстве. Никого хотя бы отдаленно похожего на друга. Не обладая профессиональными навыками, он выполнял только подсобную работу, и его сотоварищи, все до одного валлийцы, смотрели на него с нескрываемым подозрением. Высокий, худощавого сложения, Ноуэл физически точно так же не соответствовал работе углекопа, как и умственно. Но он терпел день за днем. И изо дня в день думал о Лотти.

Он понимал теперь, что никогда не ценил ее по достоинству, что всегда принимал ее обожание как нечто должное, что пассивно и с некоторой долей юмора позволял любить себя. Теперь, слишком поздно, он осознал, что не дал себе труда ответить любовью на ее любовь. И опять-таки слишком поздно понял, как она нужна ему, как глубоко, на свой собственный, эгоцентрический лад, он ее любит.

Ноуэл понимал, что вопрос о всеобщей мобилизации – только вопрос времени, и время это наступило в январе.