овощи. Бывало, что он сталкивался с людьми нос к носу. В эти моменты имидж лесного духа приходился ему очень кстати: ни у кого не возникало желания вступить с ним в конфликт, встречные просто и незатейливо брали руки в ноги и драпали, что есть силы. Или застывали в шоке. В таком случае драпал Райнер. Часто он любил наблюдать за стадом: только пастух задремлет, Райнер подползал к ближайшей из коров и сдаивал молоко прямо в рот. Щедрые Буренки уже привыкли к нему и не боялись. Воровство старушек для гарема он тоже отрицал. Какое воровать, если женщина – тоже немного человек, а людей он боялся.

А несчастный и не догадывался, что все село знает о его существовании. Не подозревал он и о том, что его принимают за русского лешего. Вера но-пасаранцев в существование Лешака играла ему на руку: сельчане обменивались новостями о выдоенных коровах, раздетых чучелах, украденном хлебе, но им и в голову не приходило поймать воришку. Какой же здравомыслящий человек будет склочничать с лешим из-за корочки хлеба?

Так бы и вековал себе спокойно в русском лесу бывший немецкий солдат Райнер Ангермюллер, если бы не новый участковый Константин Дмитриевич Комаров. Чего боится тот, кто верит в существование духов леса? Неизвестности. Незнания логики и характера поступков этих духов. Способности к перевоплощению и непредсказуемости. Костя же относился к неизвестному лесному жителю как к умному, хитрому, но вполне реальному существу. И он чувствовал себя человеком – то есть существом более мудрым и сильным.

Впрочем, так оно и было. При близком рассмотрении Райнер оказался стариком среднего роста и телосложения. Костя сам удивлялся, как это он видел в нем довольно крупное чудовище. Видать, верна поговорка: у страха глаза велики.

Когда Костя клятвенно заверил Райнера, что пытки на территории России запрещены законом, просветление, которое находило на беднягу временами, прочно водворилось в его черепной коробке, а агрессия по отношению к роду человеческому сменилась расслабленностью и умилением.

Калерия привела в порядок лохмы на голове Райнера, Костя сам сводил его в баню к Анне Васильевне, помог отрезать бороду и побриться. И вот перед ним предстал худощавый старичок, в котором ничего, кроме слегка диковатого взгляда, не выдавало бывшего йети. Больше всего Костю поразило то, что Райнер находился в прекрасной физической форме. Никаких следов старческой немощи или хронических заболеваний не было и в помине, зубы хоть и не были безупречной белизны, но зато просто были, были в полном составе и полном порядке.

Единственное, что бросалось в глаза, это хромота. Еще односельчане заметили, что Райнер, будучи Лешаком, прихрамывал на левую ногу. Эта-то хромота и являлась основным подтверждением его лешачьей породы. Костя, как смог, расспросил задержанного и узнал, что хромота досталась ему от рождения. Поэтому его и взяли-то на фронт в самом конце войны. Когда брали совсем молоденьких мальчишек и инвалидов, способных держать в руках оружие.

Костя не был уверен, но неплохую физическую форму Райнера вполне можно было объяснить здоровым образом жизни. Все врачи и диетологи в один голос рекомендуют раздельное немудреное питание и сон на свежем воздухе!

Немец неплохо понимал русскую речь и даже мог вполне толково объясняться на смеси русского языка и жестов. Он довольно подробно рассказал о своем житье в Заповедном Лесу, легко признал мелкие пакости в виде хищения одежды с чучел и молока из-под коров. Но вот что касается убийства и похищения Савской... Может, он был не так уж и прост, как казался, может, не совсем понимал смесь из русско-немецкой речи Комарова, но когда Костя начинал говорить об актрисе и дальнобойщике, Райнер только стыдливо щурился и чередовал русское «не понимай» с немецким «nicht versteheh».

Комаров ничего не понимал. Он не думал, что Ангермюллер так хитер, что может признать мелкие грешки, легко раскрыть свое инкогнито и так талантливо изобразить непонимание в вопросе об убийстве. Если тот и играл, то вдохновенно. Нервно подрагивал ресницами, старательно таращил свои круглые, выцветшие от старости глаза. Значит, не так-то он был прост. И небезопасен. Поэтому Комаров изменил своему первому порыву и не отправил пленника в «Улыбку», а запер в камере. По меркам прожившего столько лет в землянке человека, и в КПЗ условия были не хуже, чем в доме престарелых.

Необходимо было нащупать ту струнку, на которой можно было сыграть и заставить Райнера признать свою вину. Конечно, можно было бы пригрозить пытками, но Костя боялся, что просветление, которое нашло на задержанного, опять поглотит мрак сумасшествия. К тому же он просто жалел бедного безумца. Тот был достаточно наказан за все грехи молодости.

Костя вспомнил, что у него со вчерашнего вечера не было и крошки во рту и решил сбегать домой перекусить. Печально, но на голодный желудок он соображал значительно хуже, чем на сытый.

Несмотря на рабочий день и бессонную ночь практически всего Но-Пасарана, на улице царило нездоровое оживление. Тут и там стояли кучки народа всех возрастов и обоих полов, в этих кучках звучала оживленная трескотня, которая прекращалась, как только Костя подходил ближе.

– Здравствуйте, Константин Дмитриевич!

Никогда еще эта фраза не звучала столь уважительно, как в этот раз. Сейчас но-пасаранцы не просто здоровались с полюбившимся им участковым, но и пытались вложить в это простое и немногословное приветствие всю гордость и радость за то, что этот смелый, красивый, умный участковый принадлежал именно им, а не какому-нибудь соседнему поселку.

Они не говорили больше ничего, не трясли руки, не хлопали по плечу, не поздравляли с успехом, они просто повторяли на разные голоса это незатейливое приветствие:

– Здравствуйте, Константин Дмитриевич!

Внезапно трогательную картину нарушило такое знакомое Косте тявканье, и из толпы вынырнула Савская с Мальвиной. Комаров испугался, что она начнет требовать свидания с любимым и загранпаспорта на выезд в Германию, но бывшая русская актриса не захотела опускаться до столь прозаического жеста.

– Я отрекаюсь! – воскликнула Ариадна Федоровна, картинно воздев руки к небу, – отрекаюсь от всех своих показаний. Я не желаю быть возлюбленной какого-то одичавшего немца. Я всегда мечтала почувствовать себя Красавицей из сказки про аленький цветочек, всегда хотела хотя бы в мечтах любимой девушкой дикого зверя. А раз никакого лешего и йети не существует, то я буду ждать, пока в лесу не заведется настоящее чудовище, и обязательно завоюю его сердце.

Костя глубоко вздохнул, сглотнул голодную слюну и повернулся назад. Хочешь-не хочешь, целесообразно или нецелесообразно, а зафиксировать показания этой сумасбродки-Савской было необходимо.

Завтракать ему пришлось ближе к обеду. Довольно стройные показания Савкой остались лежать в рабочем столе, очная ставка с Райнером ничего не дала. Оба лже-возлюбленных довольно брезгливо поморщились при виде друг-дуга. Либо Савская действительно насочиняла все про похищение, либо оба были великолепными актерами. Так или иначе, с Ангермюллера было снято обвинение в похищении старушки-актрисы, но оставалось обвинение в убийстве дальнобойщика. К великой досаде Кости, подтвержденное только весьма шаткими показаниями Савской. Так как та, опровергнув похищение, заявила, что йети-Райнер все-таки убил ее возлюбленного. Вот к кому Костя с удовольствием применил бы пытки – так это к Савской!

Печной встретил его несколько нестандартно: в этот раз он не скрывался на печи от внезапного нашествия снохи, а чинно и печально сидел перед окошком с гераньками. Стол был накрыт белой потрепанной скатеркой и неумело сервирован на одного человека.

– Заждался я тебя, – непривычно тихо объявил дед. – Три раза завтрак грел, а тебя все нетути.

– Ты по мне как по красной девице тоскуешь, – не совсем удачно пошутил Костя. – Даже от Анны Васильевны не прячешься.

– А что есть Анчутка перед накалом жизненных страстей? – совсем не храбро поинтересовался дед, – так, пшик, а не Анчутка. А вот есть женщины в русских селениях, которые, подобно белым мотылькам, в самый этот накал лезут и не боятся, что пламя опалит их могучие крылья.

Костя выслушал не совсем гладкую оду женщине Печного, и перед глазами его встала Калерия. Среди костров, с распущенными длинными волосами, с чудищем на веревке. Потом образ ее затмили ярко-голубые смеющиеся глаза Василисы. «И она так же смогла бы», – ревниво решил Костя.