одежду, сделал несколько физических упражнений, чтобы привести охлажденный организм в привычное для него состояние и постарался настроиться на приятное.

Кровь привычно и ответственно побежала по сосудам, согрела кожу, взбудоражила мышцы. Нет, голыми руками нас не возьмешь! Не на того напали!

Невидимая Анна Васильевна уже оставила на столе кастрюльку с борщом, накрытую подушкой, блюдце со стрелками зеленого лука, банку со сметаной. Костя потянул носом аромат ярко-красного борща, уловил в нем новые, необычно-аппетитные нотки и на время забыл обо всем на свете.

– Сегодня Анна Васильевна превзошла саму себя, – бросил он похвалу в пространство, – или я такой голодный, что в обычном борще вижу манну небесную.

– Не-а, – не поддержал ни одно из его предположений Печной.

– Да ты еще и не пробовал, – не обиделся Костик.

– Как это не пробовал? Пузо, как барабан.

Костя на мгновение остановился и оценил полноту кастрюльки. Действительно, добрая половина борща уже была уничтожена.

– Нечего опаздывать, – опередил его реакцию дед, – а то шляешься неведомо где. Так все и прозеваешь: и жисть, и пищу, и любовь.

– Ну, пищу-то еще понятно, – вступил в спор Костя, залезая ложкой в банку со сметаной, – а при чем тут любовь?

– А пища и любовь – близнецы сестры, как говорил кто-то.

– Ты вот борщ лопаешь, а не знаешь, что без любви и борща не было бы, – занавеска зашевелилась и с печи свесились знакомые Косте валенки.

– И чего общего между любовью и борщом?

– Все. Борщ-то Калерия принесла. Чуешь теперь? Девка, может, последний намек делает, а тебе все невдомек.

– Борщ и любовь? Неромантично. Любовь должна существовать отдельно, а борщ – отдельно. Книжек ты, дед, мало читал.

– Книжек, может, и мало, а вот неприятности чую носом. Кончатся скоро твои борщи. Тю-тю сегодня твою Калерию. Уведут безразвратно.

– Как это безвозвратно? Чего ты мелешь? – Костя чуть не подавился сметаной.

– Какая сегодня ночь, соображаешь? – от произведенного эффекта валенки деда слегка дрогнули, а ногти в них зловеще шевельнулись.

– Летняя ночь. Седьмое июля, – отрапортовал Костя.

– То-то и одно, что седьмое. Что у нас седьмого?

– День Октябрьской революции. Только это – осенью. Ты, дед, что-то перепутал.

– При чем здесь какая-то революция! Революция – это все фигня. Сегодня – день Ивана Купалы. А это – пострашнее революции.

– Подумаешь, – с облегчением махнул рукой Костик, – у вас тут в деревне – каждый день какой-нибудь праздник. И все друг на друга похожи, как близнецы-братья.

– Э-э-э, нет. Этот – особый. Ты лужи сегодня видел?

Костя немного поднапряг зрительную память и вспомнил: действительно сегодня на дороге ему постоянно попадались затейливые кляксы, словно кто-то ходил по селу и от нечего делать прибивал пыль водой из ведра.

Действительно странные лужи! Поглощенный своими мыслями, он только зафиксировал эти символические кляксы в своей памяти, но не вывел логического обоснования их появления.

Дождя ни вчера, ни сегодня не было, да и не дают дождевые капли таких луж!

– Ну? – потребовал он продолжения у Печного.

– Вот тебе и «ну»! Обычай сегодня такой. Водой всех из ведра окатывать. На счастие, значит.

– Так это ты ведро подвесил? На счастье? – сам не поверил в свое предположение Костя.

– А вот это – сам догадывайся. И вообще. Обижаться не положено. А то счастья не будет.

– Да как ты ведро-то подвесил? На печь еле забираешься. Не мог ты сам полное ведро воды на такую высоту поднять.

– Я еще и не такое могу. Вот как женюсь сегодня на Пелагее, увидишь, на что старые разведчики способны.

Костя прыснул, едва успев проглотить сметану. Дед сочинял так серьезно, так достоверно, что Костя живо представил себе Печного в фраке и валенках и бабушку Пелагею в белом платье и с бзничным пирогом под мышкой.

– Чего иржешь? – обиделся дед, – сегодня сбываются все тайные и нетайные сексуальные желания. Обычай такой, а против обычаев спорить нельзя.

– И какие обычаи бывают на Ивана Купала? – действительно заинтересовался Костя.

Польщенный его интересом дед слез с печи и сел рядом. Костя налил ему чаю и достал из буфета вазочку с карамелью. Дед спрятал горсть конфет в карман и начал:

– Тебе с подробностями или шаляй-валяй?

– Шалая-валяй, – испугался подробностей Костя.

– Тады приготовься. Шаляй-валяй тоже долго.

Рассказывал Печной действительно долго. Перемежал события совсем ненужными подробностями и своими комментариями, ругал нерадивых участников тех далеких событий, одобрял или порицал обычаи, которые дошли до наших дней. Но Косте все равно было интересно. Слушая деда, он с удивлением понимал, что верит всему, что он говорит, верит настолько, что ясно видит картинки, рисуемые живописанием деда.

Оказывается, на заре зарождения рода человеческого, стоял по ночам в небесах на страже вполне симпатичный и холостой Бог луны и огня Семаргл Сварожич. Это был вполне порядочный Бог: он покровительствовал домашнему очагу, следил за порядком проведения огненных жертвоприношений. Но это были так себе, попутные обязанности, добровольно взваленные на себя Семарглом. Самой важной обязанностью для себя он считал одну: не пускать в мир зло, которое может бесконтрольно, в его отсутствие, просочиться из космоса на землю. Так и стоял он века: красивый, холостой, мускулистый, с огненным мечом наперевес.

Но разве может мужчина спокойно нести свои обязанности, если на свете существует язва-змея- искусительница женщина? Ни один честный муж пострадал от ее ядовитых ласк и посулов. Ни один пренебрег служебными обязанностями, чтобы выполнить ее минутную прихоть. Ни один загубил душу ради ее весьма сомнительных (по сравнению с чувством исполненного долга) прелестей.

Нашлась и на Семаргла такая проруха. Звали ее красиво:

Богиня ночи Купальница. Не один десяток лет эта прелестница соблазняла небесного стража на любовные игры – русалии, не одну сотню ночей являла пред очами его свои бесспорные прелести. Первое время мужественный стражник монотонно и по-военному четко объяснял ей: