церковь ты ходишь, Энн? — спрашивала миссис Линд. — Когда люди уезжают из дома, они часто начинают пренебрегать религией. Особенно этим, говорят, грешат студенты. Я слышала, что многие из них по воскресеньям готовятся к занятиям. Надеюсь, Энн, что ты никогда не падешь так низко». В конце письма миссис Линд сообщала: «Никаких особых событий в Эвонли за это время не произошло. Мне не так одиноко в Грингейбле, как я опасалась. Дэви ведет себя вполне прилично. Один раз, когда он выкинул какой-то номер, Марилла надела на него Дорин фартук. Так он потом изрезал в мелкие клочки все ее фартуки. Я его за это нашлепала. Тогда он принялся гонять по двору моего петуха и загонял его до смерти. Не переутомляй себя учебой, Энн, и носи теплое белье, как только наступят холода. Марилла очень о тебе тревожится, но я ей говорю, что ты оказалась умнее, чем я первоначально предполагала, и что ничего плохого с тобой не случится».
Дэви в своем письме с первых строк стал рассказывать о нанесенных ему обидах:
«Энн, дарагая, пажалуста напиши Марилле, чтоп она не привязывала миня к мосту, когда я с ребятами ужу рыбу. Они все надо мной смиются. Дома без тибя ужасно скушно, но в школе весело. Джейн Эндрюс не такая добрая, как ты. Миссис Линд страшно на меня злица за то, что я загонял до смерти ее петуха. Но я вовси не хотел, чтобы он акалел. Я даже не пойму, чего это он вздумал здохнуть. Миссис Линд бросила его свиньям. Лучше бы продала мне. Мистер Блэр дает за дохлого петуха 50 центов. Я слышал, как миссис Линд просила пастора помолиться за нее. А что она сделала такого плохово, Энн? Я себе сделал змея с агромным хвостом. Мистера Кимбалла из Спенсервейла отправляют в сумашедший дом. Он говорит, что у него внутри сидит змея. А как это может быть, Энн, чтоп внутри сидела змея? Миссис Бэлл заболела, но миссис Линд говорит, что она просто слишком много думает о своих печенках-селезенках а на самом деле ничем не больна».
— Интересно, что миссис Линд сказала бы о Филиппе? — вслух проговорила Энн, складывая в ящик комода полученные письма.
Глава шестая
В ПАРКЕ
— Что вы сегодня собираетесь делать? — спросила Филиппа, заявившись к Энн в субботу после обеда.
— Собираемся пойти погулять, — ответила Энн. — Надо бы дошить блузку, но в такой день не хочется сидеть дома. В воздухе что-то пьянящее — у меня наверняка все швы пойдут вкривь и вкось. Так что мы идем в парк к соснам.
— Кто это «мы» — ты и Присцилла?
— Нет, еще и Джильберт с Чарли. Можем и тебя взять за компанию, если хочешь.
— Да, но если я с вами пойду, я буду третьей лишней, а к этому Филиппа Гордон не привыкла.
— Что ж, испытаешь новые ощущения — они расширяют кругозор. Пошли — по крайней мере, впредь будешь сочувствовать бедным дурнушкам, которые вечно оказываются в таком положении. Постой, а куда подевались все обожатели?
— Они мне надоели. Кроме того, у меня что-то испортилось настроение. На прошлой неделе я написала письма Алеку и Алонсо, положила их в конверты и надписала адреса, но не запечатала конверты. А потом вечером со мной случилось нечто забавное — то есть для Алека это было бы забавно, а для Алонсо нет. Я в спешке вытащила из конверта письмо Алеку — то есть я думала, что это письмо Алеку, — и приписала постскриптум. А потом запечатала и бросила в ящик оба письма. Сегодня утром я получила от Алонсо ответ. Оказывается, я приписала постскриптум к его письму, и он жутко разозлился. Конечно, У него это пройдет — да хоть бы и не прошло, не так-то меня это волнует, — но настроение он мне испортил. Вот я и решила прийти к вам, моим милым подружкам, в надежде, что вы меня развеселите. Когда откроется футбольный сезон, у меня уже не будет незанятых суббот — я обожаю футбол. Я купила потрясающий свитер с цветами редмондской команды и шапочку в тон и буду надевать их на матчи, чтобы было видно, за кого я болею. А ты знаешь, Энн, что твоего Джильберта выбрали капитаном футбольной команды первого курса?
— Да, он нам вчера сказал, — кивнула Присцилла, видя, что Энн, возмущенная местоимением «твоего», не собирается отвечать Филиппе. — Он вчера к нам приходил с Чарли. Мы заранее убрали все подушечки мисс Ады. Ту, которая лежала на кресле — с рельефной вышивкой, — я бросила на пол позади кресла. Ну, думаю, там-то уж ей ничего не грозит. И что ты думаешь? Чарли сразу устремился к этому креслу, заметил, что подушечка лежит на полу позади него, вытащил ее оттуда и весь вечер на ней сидел. На нее после этого смотреть жалко. Мисс Ада спросила меня сегодня — с улыбкой, но и с укором в глазах, — зачем я позволила на нее садиться? Я сказала, что и не думала позволять, но против Чарли Слоуна я бессильна.
— Эти подушечки мисс Ады меня доконают, — закатила глаза Энн. — Вчера она кончила вышивать еще две — набила их так, что они еле дышат, и, поскольку класть уже больше некуда, поставила их около стены на лестничной площадке. И мы об них без конца спотыкаемся в темноте. Ну вот, мы готовы. А вон и мальчики! Ну что, Фил, идешь с нами?
— Пойду, если меня возьмут в свою компанию Присцилла и Чарли. С ними я не буду себя чувствовать такой уж лишней. Твой Джильберт — душка, Энн, но почему он повсюду ходит с Лупоглазым?
Энн холодно посмотрела на Фил. Она и сама не бог весть как любила Чарли, но он был ее односельчанином, и нечего над ним насмехаться!
— Джильберт дружит с Чарли с детства, — ледяным тоном сказала она. — Чарли — хороший парень. Он не виноват, что у него глаза навыкате.
— Ну уж, не рассказывай! Конечно, виноват. Наверное, в своем предыдущем воплощении он совершил нечто ужасное, и за это Бог наказал его. Мы с Присциллой будем открыто над ним насмехаться, а он и не заметит.
Присцилла с Филиппой без сомнения осуществили этот зловещий замысел, но Слоун и вправду ничего не заметил. Он считал, что две прелестные девушки, одна из которых — первая красавица курса Филиппа Гордон, не зря уделяют ему такое внимание: видно, он парень хоть куда. Пусть-ка Энн убедится, что некоторые ее подруги способны оценить его по достоинству.
А Джильберт с Энн шли немного позади этой тройки, упиваясь тихой красотой ясного осеннего дня и вдыхая сосновый аромат.
— Правда, эта тишина в лесу похожа на молитву? — промолвила Энн, подняв лицо к синему чистому небу. — Как я люблю сосны! Когда я в парке, у меня делается так хорошо на душе.
— И наши мелкие заботы и волнения кажутся такой ерундой, да?
— Я думаю, что если меня когда-нибудь постигнет большое горе, я приду за утешением к соснам, — призналась Энн.
— Мне хочется верить, что тебя никогда не постигнет большое горе, Энн. — Джильберт еще не знал, что те люди, которые способны особенно остро радоваться жизни, так же остро страдают от ударов судьбы.
— Нет, когда-нибудь это должно случиться, — задумчиво отозвалась Энн. — Сегодня мне кажется, что жизнь — чаша с волшебным напитком, которую поднесли к моим губам. Но не может быть, чтобы в напитке не оказалось горечи — без этого никогда не обходится. И я надеюсь, что у меня хватит мужества вынести горе. Но зачем мы говорим об этом в такой волшебный день? Сегодня надо радоваться жизни.
— Если бы это зависело от меня, я сделал бы так, чтобы у тебя в жизни были только радости, — поведал ей Джильберт «опасным» тоном.
— Ну и напрасно, — поспешно сказала Энн. — Я уверена, что жизнь не может быть полноценной без своей доли испытаний и печали — хотя, мы, наверное, готовы с этим согласиться только когда нам хорошо. Пошли быстрей — смотри, они машут нам из павильона.
Все пятеро сели на скамейку в павильоне, откуда было удобно наблюдать закат, окрасивший западный
