мистрис Блайт. А если грядущие годы принесут, как я надеюсь, в ваш дом других малышей, обещайте мне, что расскажете им историю пропавшей Маргарет, чтобы ее имя не было забыто живущими на земле.

— Аня, — сказала Лесли, неожиданно прервав недолгую паузу в разговоре, — ты даже не знаешь, до чего хорошо сидеть опять здесь с тобой — и шить, и говорить, и молчать вместе.

Они сидели в «голубоглазых травах»[31] на берегу ручья в Анином саду. Рассеянная тень от высоких берез падала на них; мимо, искрясь и журча, бежала вода; вдоль дорожек цвели розы. Солнце начинало клониться к закату, а воздух был полон музыки, в которой слились и песнь ветра в елях за домом, и мелодия волн у песчаной косы, и звон колокола, доносившийся со стороны церкви, возле которой спала вечным сном белая малютка. Аня любила этот звон, хотя теперь он наводил грустные думы.

Она с любопытством взглянула на Лесли — та опустила свое шитье на колени и говорила свободно, без всякой принужденности, что было весьма необычно для нее.

— В ту ужасную ночь, когда ты была при смерти, — продолжала Лесли, — я не спала и все думала, что, возможно, никогда больше уже не будет ни наших бесед, ни прогулок вдвоем, ни шитья в саду или у камина. И тогда ко мне пришло понимание того, чем именно стала для меня твоя дружба… что именно ты стала значить в моей жизни… и какой отвратительной свиньей я была по отношению к тебе.

— Лесли! Лесли! Я никогда и никому не позволяю поносить моих друзей!

— Но это правда. Именно такой — отвратительнейшей свиньей — я и была. Есть нечто, в чем я должна признаться тебе, Аня. Наверное, ты будешь презирать меня, но я должна признаться… Аня, этой зимой и весной бывали такие минуты, когда я ненавидела тебя.

— Я знала об этом, — спокойно ответила Аня.

— Знала?

— Да, я видела это по твоим глазам.

— И тем не менее продолжала любить меня и быть моим другом!

— Но ведь ты только иногда испытывала ко мне чувство ненависти, Лесли. В остальное время ты, я думаю, любила меня.

— Да, конечно. Но то отвратительное чувство всегда присутствовало где-то в глубине моей души и портило эту любовь. Я подавляла его… порой забывала о нем… но иногда оно нарастало и всецело завладевало мной. Я ненавидела тебя, потому что завидовала тебе… Иногда я просто умирала от зависти. У тебя прелестный маленький домик… и любовь… и счастье… и радостные мечты — все то, чего я так хотела и никогда не имела… и никогда не смогу получить. О, никогда не смогу получить! Именно это и терзало мою душу. Я не завидовала бы тебе, если бы имела хоть какую-то надежду, что моя жизнь когда-нибудь будет иной. Но я не имела этой надежды… не имела… и это казалось несправедливым и вызывало возмущение… и причиняло боль… и поэтому временами я просто ненавидела тебя. Я так стыдилась этого чувства — я и сейчас умираю от стыда, — но справиться с ним не могла. В ту ночь, когда меня терзал страх, что ты можешь умереть, я думала о том, что это будет наказанием мне за мою порочность… а я так любила тебя в ту ночь. Аня, с тех пор как умерла моя мать, в моей жизни не было ничего, что я могла бы любить, — ничего, кроме старой собаки Дика… а это так ужасно, когда нет ничего, что можно любить… жизнь так пуста… и эта пустота хуже всего… а ведь я могла бы любить тебя так глубоко… но эта отвратительная зависть отравила все…

Лесли дрожала, и неистовство чувств делало ее речь почти бессвязной.

— Не надо, Лесли, — умоляла Аня, — не надо. Я понимаю… Не будем больше говорить об этом.

— Я должна сказать все — должна! Когда я узнала, что ты будешь жить, я поклялась, что расскажу тебе все, как только ты поправишься… что я не буду принимать твою дружбу и твое общество как должное, скрывая от тебя, насколько я недостойна их. Но я так боялась, что это восстановит тебя против меня.

— Можешь не бояться, Лесли.

— Ах, я так рада… так рада, Аня. — Лесли изо всех сил стиснула свои загорелые, загрубевшие от работы руки, чтобы они не дрожали. — Но я расскажу тебе все, раз уж начала. Ты наверняка не помнишь ту минуту, когда мы впервые увидели друг друга. Это произошло не в тот вечер на берегу…

— Нет, это случилось в тот вечер, когда я и Гилберт ехали домой. Ты гнала стадо гусей с холма. Как же мне не помнить той минуты! Меня восхитила твоя красота, и долгое время после этой случайной встречи я горела желанием узнать, кто ты.

— Я знала, кто ты, хотя до этого ни разу не видела ни тебя, ни Гилберта. Я лишь слышала, что сюда приезжает новый доктор со своей молодой женой и что они поселятся в домике мисс Рассел. Я… я ненавидела тебя, Аня, в ту самую минуту…

— Я почувствовала, что ты смотришь на меня с неприязнью, но затем засомневалась — подумала, что, должно быть, ошиблась, — почему бы вдруг незнакомый человек стал испытывать ко мне враждебные чувства?

— Я испытывала их потому, что ты казалась такой счастливой. О, теперь ты согласишься, что я отвратительнейшая свинья: ненавидеть другую женщину только потому, что она счастлива! И когда ее счастье ничего не отнимает у меня! Вот почему я так долго не приходила навестить тебя. Я отлично знала, что мне следует нанести вам визит — даже наши простые деревенские обычаи требовали этого. Но я не могла… Я часто смотрела на тебя из моего окна — мне было видно, как ты прохаживаешься с мужем по саду в вечерние часы и как ты бежишь по тополевой аллее встречать его. Я смотрела и страдала… Но вместе с тем мне хотелось прийти к тебе. Я чувствовала, что не будь я столь несчастна, я могла бы полюбить тебя и найти в тебе подругу, какой у меня никогда не было, — настоящую, близкую подругу моего возраста. А помнишь тот вечер на берегу? Ты боялась, что я сочту тебя сумасшедшей, но сама, должно быть, подумала, что сумасшедшая я.

— Нет, но я не могла понять тебя, Лесли. Ты то притягивала меня к себе, то вновь отталкивала.

— Я чувствовала себя ужасно несчастной в тот вечер. День выдался тяжелый. Дик был совершенно… совершенно неуправляем. Обычно он довольно добродушен, и с ним легко справиться. Но бывают дни, когда он становится совсем другим. У меня было такое подавленное настроение — я убежала на берег, как только он заснул. Скалы — единственное место, где я могу искать убежища. Я сидела там и думала о том, как покончил с собой мой бедный отец, и о том, не дойду ли я до этого когда-нибудь. Черные мысли осаждали меня! И тут появилась ты и понеслась в танце вдоль берега, как веселый, беспечный ребенок. Я… я не ненавидела тебя в тот момент, как никогда… и тем не менее жаждала твоей дружбы. То одно чувство завладевало мной, то другое. Вернувшись в тот вечер домой, я плакала от стыда, представляя себе, что ты, должно быть, подумала обо мне. Но то же самое повторялось всякий раз, когда я приходила сюда. Иногда я была счастлива и чудесно проводила время у вас в гостях. А в других случаях это отвратительное чувство омрачало мою радость. Бывало и так, что меня раздражало все в тебе самой и в твоем доме. У тебя так много прелестных вещей, каких я не могу себе позволить. Знаешь, это смешно, но особенную злость вызывали у меня твои фарфоровые собаки. Порой мне хотелось схватить Гога и Магога и столкнуть их нахальными зелеными носами! Ты улыбаешься, Аня, но мне было не до смеха. Я приходила сюда и видела тебя и Гилберта с вашими книгами и цветами, с вашими домашними божествами и маленькими семейными шутками, с вашей любовью друг к другу, проявляющейся в каждом взгляде и слове, даже когда вы не подозреваете об этом… и я уходила домой к… ты знаешь, что ждало меня дома! Нет, Аня, я не думаю, что по натуре я зла и завистлива. В детстве у меня не было многого из того, что было у моих одноклассниц, но меня это совсем не заботило. Я никогда не испытывала к ним неприязни из-за этого. Но теперь я, похоже, стала такой злобной…

— Лесли, дорогая, перестань обвинять себя. Ты не злобная и не завистливая. Та жизнь, которой ты вынуждена жить, возможно, немного испортила тебя, но она окончательно погубила бы любую натуру, менее тонкую и благородную, чем твоя. Я слушаю все это лишь потому, что, на мой взгляд, для тебя лучше высказаться и облегчить тем душу. Но не вини себя больше ни в чем.

— Не буду. Я только хотела, чтобы ты знала меня такой, какая я на самом деле. Хуже всего был тот