— Где ты была, Зоенька, я давно тебя жду.
— Ждешь? Здесь? Что-нибудь случилось? — испугалась Зоя.
— Мама заболела. Приезжала «скорая».
— Мамочка! — бросилась в подъезд Зоя.
— Подожди, — придержал ее за руку отец. — Не ходи пока домой. Там с мамой тетя Маша, а мне с тобой надо поговорить.
— А что, что с мамой? — заплакала Зоя.
Михаил Павлович обнял дочь за плечи.
— Не плачь. Ничего страшного. Ты же знаешь ее сердце. Еще с войны больное. Доктор сказал, что придется с неделю полежать в больнице, анализы сделать, кардиаграмму… А тут… понимаешь…
Зоя ничего не понимала. Она не верила, что болезнь матери не опасна. Почему тогда отец так взволнован, зачем дожидался ее на улице?
— Послушай, дочка, что я тебе скажу, — обнял он Зою за плечи. — Хотел я все сделать сам. Хотел до времени не говорить вам ничего, но не могу больше выдержать, да и помощь мне твоя понадобиться… Вот, — Михаил Павлович вынул из кармана пальто синий конверт. — Видишь? Пойдем сюда, на скамейку.
Они сели прямо на снег, укрывавший скамейку.
— Слушай, что я тебе прочитаю. — Он вынул письмо из конверта, развернул его, отыскал глазами нужные строчки. — Вот, слушай: «В документах значится, что Юра Новаторов поступил в наш детский дом 30 июня 1941 года. Привел его младший лейтенант Новаторов Борис Степанович, 1920 года рождения, белорус. Младший лейтенант Новаторов сказал, что мать мальчика погибла во время обстрела эшелона немецкими самолетами. На лейтенанта Новаторова мы Юру и записали, потому что своей фамилии он назвать не мог, был очень испуган. Из вашего письма видно, что мальчик, которого привел младший лейтенант Новаторов, потерялся при обстоятельствах, похожих на те, в которых потерялся ваш сын. Однако утверждать наверное, что Юра ваш сын, пока не могу. В то время к нам таким же образом попало немало детей. Многих из них мы переводили в другие детские дома. Возможно, возникла бы большая ясность, если бы мне удалось отыскать письма, присланные нам младшим лейтенантом Новаторовым. А то, что он писал, я хорошо помню. Помню даже, что он собирался усыновить Юру, но потом к нам пришло извещение, что старший лейтенант Новаторов (к тому времени он уже был старший лейтенант) погиб при обороне Сталинграда. Если письма Новаторова сохранились, они должны быть где-то в нашем архиве. Я обещаю вам при первой возможности заняться поисками. Не знаю, скоро ли пришлю ответ, потому что архив у нас большой. Понадобится порядочно времени, чтобы его просмотреть. Но главное — найти письма. Прошло так много времени, и они могли просто потеряться…
— Понимаешь, Зоенька, — хрипло заговорил Михаил Павлович. Порыв ветра подхватил листок письма и чуть не вырвал его из рук. Михаил Павлович прижал его к колену и начал старательно складывать, спасая от ветра и снежинок, посыпавшихся с дерева. — Если еще взять во внимание Ренины фотографии, то я думаю…
— Какие фотографии? — не поняла Зоя.
— Ах, ты же ничего не знаешь, — ладонью потер отец небритую щеку.
И Михаил Павлович рассказал Зое все. О том, как приходила Реня и приносила фотографии, о Рениной догадке и о том, как благодаря ей он стал снова искать Шурика… И вот…
Зоя сидела, боясь шелохнуться, боясь поверить в чудо, — ее брат, которого она и представить себе не могла, считала чем-то нереальным, мечтой своих родителей, вдруг мог появиться в образе живого человека.
— Так вот, я хотел поехать туда, в Калиновку… Сегодня, завтра… Надо помочь этой доброй женщине искать письма. А тут мама заболела, в больницу придется класть. Можно, конечно, подождать, пока мама поправится, но где взять терпение, силы?
— А она ничего не знает?
— Нет, — покачал головой отец.
— Это правильно, — согласилась Зоя.
И вдруг она почувствовала к отцу такую благодарность. Он говорит с ней о том, о чем не мог сказать даже матери. Значит, Зое можно доверять, с ней можно говорить, как с человеком, советоваться даже. Решение пришло тут же.
— Папочка, — схватила она отца за руку. — Позволь мне поехать, я все сделаю, как надо, помогу искать письма, вот увидишь. — На глаза ей снова набежали слезы. Она то вытирала их своей красной рукавичкой, то снова брала отца за руку. Ей сейчас казалось, что от его разрешения зависит очень многое.
— Думал я, Зоенька, и над таким вариантом. Но боюсь, боюсь отпускать тебя одну…
— Пусти, папочка, пусти, — горячей прежнего стала упрашивать Зоя. — Ничего со мной не случится, а ты будешь каждый день маму навещать. Про меня ей что-нибудь придумаешь, придумал бы ведь что-то, если бы сам поехал.
— Да я, признаться, уже и придумал… Сказал бы, что еду к фронтовым друзьям, поговорить, повспоминать, обновить в памяти прошлое для своих мемуаров…
— Вот видишь, — уже смеялась Зоя. — Так что и про меня что-нибудь сочинишь. А я поеду…
— Да, пожалуй, придется так и сделать, — согласился отец. — А сейчас пошли домой. Ох, как это скверно, что мама у нас заболела, — вздохнул Михаил Павлович.
Зоя сидела в купе вагона, облокотившись на столик у окна. Заходило солнце, поезд, казалось, бежал за ним, догонял и догонял его красный раскаленный диск. Часто мелькали столбы, провода то перечеркивали солнечный круг, то поднимались выше, то падали вниз. Зоя, не отрываясь, смотрела в окно и думала: как хорошо, что папа разрешил поехать. Она будет стараться изо всех сил, чтобы хоть чем-нибудь быть полезной. И неужели действительно найдут брата? Об этом Зоя раньше даже и не думала. В ее жизнь слово «брат» вошло как отзвук далекой беды, как отзвук того страшного, что называется войной. Она не раз слышала печальный рассказ матери, и когда пробовала представить себе брата, он казался ей маленьким мальчиком, в точности таким, как на портрете, висевшем у них на стене. Так неужели Шурик может оказаться тем красивым юношей, которого она видела на снимке у Рени?
Перед самым отъездом Зоя зашла к ней. Рассказала, что едет в Калиновку. Расспрашивала о Юре.
Реня с Михаилом Павловичем провожали Зою. На вокзале Реня в который раз объясняла Зое, как добраться от станции до Калиновки. На прощанье обняла, поцеловала.
— Ни пуха тебе ни пера! Счастливо!
— Будь осторожна в дороге! — тоже в который раз предупредил Михаил Павлович.
— Что я, маленькая?! — неожиданно запальчиво сказала Зоя.
Солнце опускалось все ниже. Вот уже коснулось вершин дальнего леса, на мгновение будто застыло и покатилось, все глубже утопая за горизонтом.
«Значит, Реня любит, — думала Зоя. — Любит Юру, который, возможно, мой брат. Вот у них, наверно, настоящая любовь, не то что было у меня. Юра из самого Ленинграда на каникулы едет к Рене. А разве и у меня не могло быть такой любви? Хорошей, чистой…»
— Хотите чаю? — отвлекла ее от мыслей девушка, соседка по купе.
Она ехала с матерью и братом, непоседливым мальчуганом лет двенадцати. В черном шерстяном свитере, в шароварах, коротко стриженная, девушка и сама была похожа на мальчика-подростка.
— Давайте, вместе веселее, — говорила девушка, вынимая из сетки колбасу, вареные яйца, хлеб. — Сейчас сбегаю к проводнице, спрошу, готов ли чай.
Девушка убежала, оставив дверь купе открытой. Братик ее тут же шмыгнул в коридор. Зоя потянулась за чемоданом, чтобы достать и свои припасы, наготовленные отцом в дорогу.
— Чай сейчас будет, — сказала девушка, входя в купе. — А где же Витька?
— Да вот, следом за тобой выскочил, — ответила мать девушки.
Она сидела, сложив на коленях большие тяжелые руки. Казалось, что женщина сильно наработалась и теперь присела отдохнуть. Возможно, впереди еще много работы, работы этой столько, что ее не
