Нет, сейчас Зоя не ждала этого вопроса. Она ждала его весь день и стала уже радоваться, что не спрашивают, что не придется ни лгать, ни оправдываться. Думала, что после слов Игоря Борисовича подруги станут успокаивать ее, сочувствовать, может, даже скажут, что вот, мол, какой злой и несправедливый этот Игорь Борисович, нет у него «индивидуального подхода».
— Молчишь. Думаешь, не знаю почему, — лукаво сощурилась Валя. Она наклонилась к Любе и тихонько, чтобы, кроме Любы и Рени, не услышал никто, прошептала: — Она в кино была… Да не одна, а с нашим Женечкой… А я должна тебя предупредить, — неожиданно становясь серьезной и глядя Зое прямо в глаза, сказала Валя, — что с Женькой тебе нечего в кино ходить и вообще встречаться. Поняла?
Валя снова принялась за работу.
— Ой, смотри, Зойка, — строго глянула и Люба, — приедет Женина жена, мало чего останется от твоей прически.
— А что… что тут такого, — заикнулась Зоя. — Что тут такого, если в кино сходили.
— Если все идут на субботник, нечего в кино идти, — отрезала Люба.
Все замолчали, занятые работой. Зое очень хотелось, чтобы что-то сказала и Реня. Ей очень важно было знать, что думает о ней Реня. Она все время ждала, что Реня вступится за нее. Заступилась же она перед Игорем Борисовичем. Но Реня молчала. Зоя подняла на нее взгляд, чтобы хоть по глазам понять, что о ней думает, но Реня сидела, низко склонившись над работой, только две небольшие морщинки сбежались у нее на переносице. Теперь Зоя не могла припомнить — всегда у Рени за работой эти морщинки или только сейчас…
— После работы собрание бригады, — пришло по конвейеру. — После работы собрание бригады, — передали дальше.
— Накачка будет, — шепнула Валя.
— Тебе больше всех, потому что болтаешь за конвейером много, — отрезала Реня.
— А что, — пожала плечами Валя, — я со своим справляюсь. Могу еще кому-нибудь помогать.
Собрания бригады обычно проходили здесь же, около конвейера, и теперь все поплотнее сдвигали стулья, чтобы сидеть всей группой, вместе. В центре группы стояла мастер бригады Ольга Николаевна, женщина лет сорока, полноватая, с мягким добродушным лицом. В красивых белых пальцах с розовым маникюром она вертела платину, дожидаясь, пока рассядутся девушки.
Пришел Игорь Борисович. Он остановился немного в сторонке, держа руки в карманах и ожидая начала. Люба поднялась со своего места и пригласила его сесть. Он поблагодарил и сел, а Люба примостилась на одном стуле с Реней, обняв ее и прижавшись плотнее, чтобы удобнее было сидеть.
— Говорить сегодня будем о качестве нашей работы, — начала Ольга Николаевна. — В последнее время контроль стал возвращать больше часов — и на декотаж и с контрольно-испытательной станции. А проверка показала, что виноваты здесь не детали, на которые вы часто ссылаетесь, а сборка. Основной брак идет по ангренажу и по стрелкам.
Девушки сидели притихшие, с опущенными головами.
— Все вы не первый день здесь работаете и не вам объяснять, — продолжала Ольга Николаевна, — что именно на сборке, как ни на каком другом участке, вся работа зависит от слаженности коллектива. Труд одного человека вливается в труд всех остальных. И если хотя бы один работает плохо, плохой будет работа всего конвейера. И как бы хорошо ни работала одна из вас, если остальные будут работать неаккуратно, весь ее труд пойдет насмарку. Так неужели же не стыдно тебе, Рая, — повернулась она к белокурой девушке, — подводить своих подруг? А ведь раньше ангренаж у нас был в порядке. Небрежность я за тобою заметила в первый раз, пускай он будет и последний… Еще часто у нас идут грязные часы, — Ольга Николаевна обращалась теперь не к одной Рае, а ко всем. — Значит, недостаточно еще мы боремся за чистоту. А грязь в нашем деле — главный враг.
Ольга Николаевна стала говорить о необходимости внимательно и с душой относиться к работе на своем участке. Она называла имена и фамилии девушек, за которыми замечала неаккуратность, и строго, но как-то доброжелательно, по-матерински их распекала.
— И еще один вопрос, — Ольга Николаевна вынула руки из карманов халата, переплела красивые белые пальцы. — Это по поводу Горбач. Я потому пригласила и вас, Игорь Борисович, что сама уже в тупик зашла.
Девушки и до этого слушали внимательно, но как только Ольга Николаевна заговорила о Горбач, тишина стала напряженной.
— Так что же тут думать, — прозвучал в этой тишине строгий голос Игоря Борисовича. — Надо принимать административные меры.
— Думала уже и об этом, — махнула рукой Ольга Николаевна. — Мы-то без нее обойдемся. Но куда она от нас пойдет? Она ведь живой человек… Где-то ж ей надо работать. Что же, сбыть ее куда попало, да еще с хорошей характеристикой, чтоб поскорее взяли… И такое бывает. На тебе, боже, что мне негоже… Не поблагодарят нас те, куда она от нас попадет. — Ольга Николаевна остановилась, взглянула на Инну. А та смотрела куда-то в окно, словно до того привыкла к подобным проработкам, что принимает их как совсем обыкновенное. — Ума не приложу, как из нее человека сделать, — пожала плечами Ольга Николаевна. — И если бы уж совсем не умела работать. Так нет же. Если захочет, работает нормально, а потом опять как что-то в ней перевернется. Сидит за конвейером, будто сонная, работа из рук валится. И какие меры принимать — не знаю. Переставить на другую операцию? Так переставляли. На стрелках она сидит после ангренажа… Когда мы обнаруживаем среди нас вора, бандита, хулигана, — то есть, я хочу сказать, не среди нас, среди нас, слава богу, таких нет, а вообще — есть же еще и такие, — так не очень ломаем голову, как с ними быть. На вора, на хулигана существует закон, который привлекает его к ответственности. Таких людей временно изолируют от общества, воспитывают их в иных условиях. А что делать с лодырем, лежебокой? Выбросить из коллектива? Так он зашьется в другой и там будет ни богу свечка ни черту, как говорят, кочерга. Бойтесь, девочки, этого порока — лентяйства, — горячо продолжала Ольга Николаевна. — Лентяй — самый худший инвалид, и пенсии ему не дают, инвалиду этому. Одна ему пенсия — неуважение людей, которые сами работают честно и старательно.
Ольга Николаевна помолчала, будто думая, что еще сказать девушкам.
— Скоро многие операции на конвейере заменят автоматы — будут делать и правку волоска, и правку баланса, и многое другое, вы будете только следить за автоматами. А пока заводу нужны ваши нежные девичьи руки, зоркие молодые глаза… Одним словом, надо стараться, девочки, — заключила Ольга Николаевна.
Поднялся со стула Игорь Борисович. Постоял с минуту, обводя взглядом работниц. Брови его нахмурились больше обычного.
— Очень уж мягко беседовали вы здесь со своей бригадой, — сказал начальник цеха и сделал паузу, словно давая девушкам возможность хорошенько подготовиться к строгости и требовательности, которые предъявит он. — Процент брака, берущий начало здесь, в вашей бригаде, требует не бесед по душам, а конкретных мер, действий. Либеральничаете вы, Ольга Николаевна. Пораспускали своих работниц. Уже и по ангренажу брак идет, видят, что с плохими работницами нянчатся, и сами начинают подлениваться. Вы себе как хотите, а я ставлю перед дирекцией вопрос об увольнении Горбач. Хватит. Не маленькая, не ребенок, я к ней в няньки не нанимался.
Тут он добрался и до других, пошел распекать. Вроде бы примеры приводил те же, что и Ольга Николаевна, но в устах начальника цеха они казались девушкам намного мрачнее.
— И с дисциплиной у вас никуда не годится. Разговорчики за конвейером не стихают весь день. Баранова вечно сидит как на иголках.
Услышав свою фамилию, Валя вскинула на Игоря Борисовича взгляд, словно не понимая, в чем ее обвиняют.
— Почему, например, ваша ученица — как ее фамилия, ну, та, что с Воложиной работает, — Игорь Борисович поискал глазами Зою.
— Булат, — подсказал кто-то.
— Правильно, Булат. Почему она вчера не была на субботнике? Не успела на завод прийти, а уже образцы дисциплины показывает. И вообще эта ученица пока мне не нравится. Работа у нее в руках не горит и не гаснет. Она больше на собственные часы посматривает, чем на инструмент. А Реня от вас, Ольга
