– Они были прекрасны, но совершенно непрактичны. Я продала их.

– Продала?.. – Анриетта от неожиданности осеклась. – Ты продала свою одежду?!

– Все шелка, бархат и кружева? – уточнила Жюстина.

Мадлен кивнула:

– А деньги раздала беднякам.

– Беднякам? – эхом повторили сестры таким тоном, словно этого слова не значилось в их лексиконе.

– А платье, которое мать прислала тебе к первому причастию? – с надеждой спросила Анриетта.

Мадлен засияла от гордости:

– За него назначили самую высокую цену – его было очень просто переделать в свадебный наряд.

– К твоей свадьбе? – предположила Жюстина.

– Я не собираюсь замуж, – беспечно ответила Мадлен.

Анриетта улыбнулась:

– Слышишь, Жюстина? Мадлен прекрасно понимает, что ее ждет! Мы должны как можно скорее представить ее обществу.

Она вновь взяла Мадлен за руку и сдвинула запачканный белый рукав облачения до локтя.

– Так я и думала! Ты чересчур худа. Джентльменам приятнее видеть рядом то, за что можно подержаться. Но не расстраивайся, на наших супах-пюре и яичных суфле ты быстро поправишься. Самое большее две недели – и ты затмишь всех этих худосочных английских дурнушек. – Анриетта прищелкнула пальцами. – Сними-ка покрывало, я хочу посмотреть на тебя.

Мадлен нехотя послушалась, отколов покрывало и сняв апостольник. Возглас разочарования вырвался у тетушек одновременно, на их лицах застыли ошеломленные гримасы.

– О Господи! Ее остригли, как овцу! – Жюстина в ужасе закрыла глаза руками.

Анриетта побледнела, но держалась тверже:

– Чем же им помешали твои чудесные волосы? Подойди поближе, детка. Дай мне рассмотреть.

Мадлен смущенно пригладила ладонью короткие завитки.

– Прошлой зимой в монастыре завелись вши. Монахини всех остригли, чтобы избавиться от них.

– Такого потрясения вши не вынесли, – пробормотала Жюстина.

Поджав губы, Анриетта внимательно рассматривала короткие волосы племянницы – словно фермер, определяющий качество овечьей шерсти. Подавив досаду, она пожалела о том, что у нее не найдется ярда накладных локонов, чтобы спасти поруганную красу Мадлен.

– Они грязные, – резко заметила Анриетта, проводя пальцами по густым темным кудрям Мадлен. – Но эта беда поправима. Хватит истерик, Жюстина. Взгляни на нее.

Анриетта потрепала племянницу по щеке и подняла за подбородок ее лицо, повернув к свету так, что он озарил изящные изгибы скул и тонкий овал лица.

– Смотри-ка! Кости под кожей идеальны. Вот где кроется подлинная красота. Плоть исчезает, а кости остаются. Женщины рода Фокан славились костями и зубами. – Она гордо выставила напоказ великолепные зубы. – Но лучшее украшение ее лица – глаза, темные, как озаренный луной океан. Великолепно!

– Ты права: глаза – ее капитал! – воскликнула Жюстина. – Мы лишь немного подкрасим ресницы, чтобы их красоту заметил даже неискушенный взгляд. Короткие стрижки в моде на континенте, хотя мало кто из англичанок решается носить их – уж слишком грубоваты их лица. Мы уложим на этом нежном лбу несколько игривых локонов, и готово! Вот она, первая красавица Лондона!

Мадлен пришла в волнение.

– Я не желаю быть первой красавицей! – выпалила она. – Не хочу превращаться в модницу, которая целые дни напролет выбирает шляпки, примеряет платья и ждет гостей-джентльменов! – Она не сразу поняла, что описывает жизнь собственных тетушек, но усталость помешала ей совладать с недовольством и испугом.

– И это вся благодарность за то, что мы послали за тобой? – сухо осведомилась Анриетта. – Мы хотели скрасить твою жизнь, помочь тебе вкусить неведомых радостей…

– Я мечтаю о другом, – перебила Мадлен. – Я хочу стать поваром.

Анриетта побледнела.

– Кухаркой? – презрительно прошипела она. – Ты в своем уме?

– Подожди, дай Мадлен время, – предложила Жюстина. – Она еще ребенок, да и дорога утомила ее.

– Ни за что! – В голосе Анриетты прозвучала непреклонность, благодаря которой она некогда стала предметом обожания и бичом владельцев нескольких театров. – Я жду ответа немедленно, – заявила она. – Если Мадлен будет настаивать на своем, пусть убирается обратно в монастырь. Сегодня же!

Мадлен закрыла глаза, чтобы не видеть разъяренную тетку. Встреча с родными не только разочаровала и опечалила ее, но и напугала. В глубине души зарождалось нехорошее предчувствие – она не поверила в слова теток о том, что ее мать в отъезде. Куда она могла уехать? Почему написала отчаянное письмо и исчезла?

Мадлен задрожала. Стоящие перед ней женщины оставались чужими людьми, воспоминаниями тринадцатилетней давности. По сути дела, они были едва знакомы. Если бы только мама была здесь и