- Я приду к вам.

- Я найду тебя. Но теперь ты можешь мне помочь. Есть ли здесь поблизости такие, с кем можно поговорить? Я покачал головой:

- Нет. Ни одного.

Он встал, потянулся и потер колено.

- Тогда завтра я ухожу. Уходи не раньше, чем через неделю, чтобы никто не заподозрил связи между нами.

- Прежде чем вы уйдете...

- Да?

- Почему они не уничтожили людей совершенно, а надели им шапки?

Он пожал плечами.

- Мы не умеем читать их мысли. Есть много возможных ответов. Часть пищи, которую вы здесь выращиваете, идет на корм людям, работающим в подземных шахтах. Там добывают металл для треножников. А в некоторых местах существует охота.

- Охота?

- Треножники охотятся на людей, как люди - на лисиц.

Я вздрогнул. - Они забирают мужчин и женщин в свои города, но мы не знаем, зачем.

- Значит, у них есть города?

- Не по эту сторону моря. Я сам их не видел. Но знаю тех, кто видел, говорят, металлические башни и шпили за большой кольцевой стеной. Отвратительные, слепящие города.

- Вы знаете, как долго это продолжается?

- Правление треножников? Более ста лет. Но для людей в шапках это все равно, что десять тысяч. - Он пожал мне руку. - Желаю удачи, Уилл.

- Спасибо, - сказал я. У него было крепкое рукопожатие.

- Надеюсь, мы снова встретимся в Белых горах.

На следующий день, как и сказал, он ушел. Я начал подготовку. В одной из стен убежища можно было вынуть камень, за ним оставалось свободное место. Только Джек знал о нем, но Джек сюда не придет. Я складывал здесь запасы: еду, смену одежды и пару башмаков. Еды я брал понемногу, выбирая то, что лучше сохраняется: соленое и копченое мясо, сыр и тому подобное. Я думаю, мать замечала исчезновение этого и удивлялась.

Мне было печально от мысли, что придется покинуть ее и отца. Я думал, как они будут несчастны, когда узнают, что я убежал. Шапки не излечивали от людских горестей. Но я не мог оставаться, как не может овца идти к дому мясника, если знает, что ее там ждет. Я знал, что скорее умру, чем позволю надеть на себя шапку.

Глава третья

Дорога к морю

Два обстоятельства заставили меня ждать дольше недели. Вo-первых, было новолуние, ночью ничего не видно, я же предполагал передвигаться по ночам. Пришлось ждать полмесяца. Во-вторых, случилось то, чего я не ожидал: умерла мать Генри.

Она и моя мать были сестрами. Она долго болела, но смерть ее была внезапна. Мать присматривала за ее домом и сразу же перевела Генри к нам, поставила кровать в мою комнату. Со всех точек зрения, мне это не нравилось, но я, конечно, не мог возражать. Мои соболезнования были холодно высказаны и холодно приняты, после этого мы старались держаться как можно дальше друг от друга. Насколько это возможно для двух мальчиков, живущих в одной не очень большой комнате.

Я решил, что это помеха, но не очень значительная. Ночи были еще теплые, а я думал, Генри вернется домой после похорон. Но когда на утро после похорон я сказал об этом матери, то оказалось, что я ошибался. Она сказала:

Генри останется с нами.

- Надолго?

- Сколько будет нужно. Во всяком случае, пока на вас обоих не наденут шапки. Твой дядя Ральф слишком занят на ферме и не может присматривать за мальчиком.

Я ничего не сказал, но выражение лица у меня было, должно быть, красноречивое. И мать с непривычной строгостью сказала:

- Я не хочу, чтобы ты говорил об этом. Он потерял мать, и ты должен проявить сочувствие.

- Но я, по крайней мере, могу иметь свою комнату? У нас ведь хватает комнат?

- Я бы оставила тебе твою комнату, если бы вел себя по-другому. Меньше чем через год ты станешь мужчиной и должен научиться вести себя как мужчина, а не как глупый ребенок.

- Но...

- Я не собираюсь с тобой спорить, - гневно сказала она. - Если ты скажешь еще слово, я позову отца.

С этим она вышла из комнаты. Подумав немного, я решил, что разница не так уж велика. Спрятав одежду в гостиной, я смогу выскользнуть, когда он уснет, и одеться. Я твердо решил, как и собирался, уйти в полнолуние.

В последующие два дня лили сильные дожди, но потом прояснилось, и сильная жара высушила землю. Все шло хорошо. Перед сном я спрятал одежду, вещевой мешок и несколько буханок хлеба. После этого нужно было лишь не уснуть, а поскольку я был возбужден, это оказалось нетрудно. Постепенно дыхание Генри на другой стороне комнаты стало ровным и глубоким, как это бывает во сне. Я лежал и думал о путешествии: море, чужие земли за ним, Большое Озеро и горы, на которых все лето лежит снег. Даже без того, что я узнал о треножниках и шапках, эта мысль была восхитительна.

Луна поднялась до уровня моего окна, и я выскользнул из постели. Осторожно открыл дверь спальни и тихонько закрыл ее за собой. В доме было очень тихо. Лестница немного скрипела у меня под ногами, но никто не обратил на это внимания, даже если слышал. Дом был деревянный, старый, и ночные скрипы не были в нем необычны. Пройдя в гостиную, я отыскал одежду и быстро оделся. Потом вышел через дверь, ведущую к реке. Мельничное колесо было неподвижно, а вода журчала и всплескивала - черная с серебряными пятнами.

На мосту я почувствовал себя в безопасности. Через несколько минут я буду за деревней. Кошка осторожно прошла по булыжникам; другая у дверных ступенек облизывала блестящую в лунном свете шерсть. Собака залаяла, услышав меня, но недостаточно близко, чтобы поднять тревогу. Миновав дом вдовы Инголд, я побежал. Я добрался до убежища, тяжело дыша, но довольный, что меня никто не заметил. При помощи огнива и смоченной в масле тряпки я зажег свечу и принялся заполнять мешок: Я переоценил имевшееся в моем распоряжении место: одна буханка не вошла. Что ж, пока можно нести ее в руках. Я решил остановиться на рассвете и поесть; после этого для нее найдется место. В последний раз осмотрев убежище, чтобы убедиться, не забыл ли чего, я задул свечу, сунул ее в карман и вышел.

Ночь для ходьбы была прекрасная. Небо полно звезд - все солнца, подобные нашему? - а луна изливала мягкий свет. Я начал надевать мешок. И в это время из тени в нескольких футах от меня послышался голос - голос Генри:

- Я слышал, как ты выходишь, и пошел за тобой. Я не видел его лица, но подумал, что он надо мной смеется. Может, я и ошибся - это могло быть нервное возбуждение. Но меня охватил слепой гнев, я опустил мешок и бросился на него. В предыдущих двух-трех стычках я одерживал победы и был уверен, что побью его опять.

Самоуверенность и слепой гнев - плохие помощники. Он сбил меня, я встал, и он сбил меня снова. Спустя короткое время я лежал на земле, а он сидел на мне, прижимая мои руки. Я напрягся изо всех сил, но ничего не смог сделать. Он держал меня крепко.

- Слушай, - сказал он, - я хочу тебе кое-что сказать. Я знаю, ты убегаешь. Я хочу идти с тобой.

Вместо ответа я дернулся и попытался вывернуться, но он продолжал крепко держать меня. Он сказал, тяжело дыша:

- Я хочу идти с тобой. Здесь меня ничего не держит. Его мать, моя тетя Ада, была доброй жизнерадостной женщиной, даже в долгие месяцы болезни. Дядя Ральф, с другой стороны; угрюмый и молчаливый человек, с облегчением отдавший сына в чужой дом. Я понял, что имеет в виду Генри.

Было и другое соображение, более практичное. Даже если я побью его, что тогда? Оставить здесь с риском, что он поднимет тревогу? Я ничего не мог сделать. Даже если он пойдет со мной, я смогу улизнуть,