- Вот оно. Его никто не заметил; я подняла его на полу и спрятала, сказала девушка, вынимая записку.

- И ты не лжешь, это точно оно?

- Уверяю вас.

- Я хочу удостовериться... Прочти.

Наташа подошла к лампочке и прочитала записку.

- Да, это точно оно, - как бы про себя пробормотала старуха, тогда как нервная дрожь пробежала по всему ее телу во время этого чтения. - Сожги его... Или нет!.. ты, пожалуй, обманешь... Подай сюда лампу - я сама сожгу.

И она дрожащею, костлявою рукою стала держать скомканную бумажку над колпаком лампы и жадными взорами следила, как бумажка коробилась и тлела на медленном огне.

- К кому она ушла? Где она теперь? - снова начала допытывать старуха, когда письмо истлело уже совершенно, и допрашивала так строго и так настоятельно, глядя в упор таким страшным взглядом, что не сказать правду даже и для Наташи было невозможно.

- У акушерки, в Свечном переулке, - ответила она, находясь под неотразимым, магнетическим влиянием этого старческого, пронизывающего взгляда.

- Дай мне перо и бумагу, да придерживай пюпитр... я писать хочу.

И княгиня, едва удерживая в руках перо и поминутно изнемогая от слабости, написала следующую записку:

'Можете не возвращаться в мой дом и не называться княжной Чечевинской. У вас нет более матери. Проклинаю!'

Далее она не имела уже сил продолжать, перо вывалилось из ее руки, и, совершенно изнеможенная, она опустилась на подушки, прошептав едва слышно:

- Напиши адрес и отправь... сама отправь... утром...

- Я лучше снесу, - возразила Наташа.

- Не сметь... Чтоб и видеть ее не смела ты больше, и не поминать мне об ней!..

И с этими словами старуха, изнеможенная волнением, впала в прежнее забытье.

Поручение ее в точности было исполнено Наташей, которая, однако, несмотря на запрещение, все-таки забежала, пользуясь свободными часами, в серенький домик с вывеской 'Hebamme'.

К полудню княгиня опять очнулась, приказала позвать сына, который, к счастью, на этот раз находился дома, и послала за управляющим своими делами.

Любящий сын тихо и почтительно вошел в комнату матери.

Княгиня выслала вон дежурную горничную и осталась с ним наедине.

- У тебя нет более сестры, - обратилась к нему мать с тою нервическою дрожью, которая возвращалась к ней каждый раз при воспоминании о дочери. Она для нас умерла... она опозорила нас... я ее прокляла. Ты мой единственный наследник.

При этих последних словах молодой князек чутко навострил уши и еще почтительнее нагнулся к матери. Извещение об этом единонаследии столь приятно и неожиданно поразило его, что он даже и не поинтересовался узнать, чем и как опозорила их сестра, и только с сокрушенным вздохом заметил, подделываясь в лад матери:

- Она, maman, всегда была непочтительна к вам. Она никогда не любила вас.

- Я делаю завещание в твою пользу, - продолжала княгиня, сообщив ему, по возможности кратче, обстоятельства княжны. - Да, в твою пользу - только с одним условием... чтобы ты никогда не знал своей сестры... Это моя последняя воля.

- Ваша воля для меня священна, - заключил сынок, нежно целуя ее руки.

Управляющий в тот же день формальным порядком поторопился составить духовную, княгиня подписала ее, и таким образом последняя воля ее была исполнена, к вящему удовольствию князька, который в глубине своей нежной сыновней души сладко помышлял только о том, скоро ли матушка протянет ноги и тем даст ему возможность, что называется, 'протереть глаза' ее банковым билетам и поставить, при случае, 'на пе' родовые поместья?

VIII

ЛИТОГРАФСКИЙ УЧЕНИК

В тот же самый день в маленькой узенькой конурке одного из огромных и грязных домов на Вознесенском проспекте сидел рыжеватый молодой человек. Сидел он у стола, понадвинувшись всем корпусом к единственному тусклому окну, и с напряженным вниманием разглядывал 'беленькую' двадцатипятирублевую бумажку.

Комнатка эта, отдававшаяся от жильцов, кроме пыли и копоти, не отличалась никаким комфортом. Два убогие стула, провалившийся волосяной диван с брошенной на него засаленной подушкой, да простой стол у окна составляли все ее убранство. Несколько разбросанных литографий, две-три гравюры, два литографских камня на столе и граверские принадлежности достаточно объясняли специальность хозяина этой конурки. А хозяином ее был рыжеватый молодой человек, по имени Казимир Бодлевский, по званию польский шляхтич. На стене, над диваном, между висевшим халатом и сюртуком, выглядывал рисованный карандашом портрет молодой девушки, личность которой уже знакома читателю: это был портрет Наташи.

Молодой человек так долго и с таким сосредоточенным вниманием был углублен в рассматривание ассигнации, что, когда раздался легкий стук в его дверь, он испуганно вздрогнул, словно очнувшись от забытья, даже побледнел немного и поспешно сунул в карман двадцатипятирублевую бумажку.

Стук повторился еще, и на этот раз лицо Бодлевского просияло. Очевидно, это был знакомый и обычно условный удар в его дверь, потому что он с приветливой улыбкой отомкнул задвижку.

В комнату вошла Наташа.

- Что ты тут мешкал, не отпирал-то мне? - ласково спросила она, скинув шляпку, бурнус и садясь на провалившийся диван. - Занимался, что ли, чем?

- Известно, чем!

И вместо дальнейших объяснений он вынул из кармана бумажку и показал Наташе.

- Нынче утром расчет от хозяина за работу получил, да вот и держу при себе, - продолжал он тихим голосом и снова защелкивая задвижку. - Ни за квартиру, ни в лавочку не плачу, а все сижу да изучаю.

- Нечего сказать, стоит, - с презрительной гримаской улыбнулась Наташа.

- А то, по-твоему, не стоит? - возразил молодой человек. - Погоди, научусь - богаты будем.

- Будем, коли в Сибирь не уйдем! - шутливо подтвердила девушка. - Это что за богатство! - продолжала она. - Игра свеч не стоит. Я вот раньше тебя буду богата.

- Ну да, толкуй!

- Чего толкуй? Я к тебе не с пустяками, а с делом нынче пришла... Ты вот помоги-ка мне, так - честное слово - в барышах будем!..

Бодлевский с недоумением смотрел на свою подругу.

- Я ведь тебе говорила, что с моей княжной скандал случился... Мать уж и от наследства сегодня утром отрешила ее, - рассказала с злорадной улыбкой Наташа, - а я нынче у нее в комнате порылась в ящиках да кое-какие бумажонки с собою захватила.

- Какие бумажонки?

- А так - письма да записки разные... Все до одной рукою княжны писаны. Хочешь, я тебе их подарю? - шутила Наташа. - А ты поразгляди-ка их хорошенько, попристальней: изучи ее почерк, да так, чтобы каждая буковка была похожа. Тебе это дело знакомое: копировщик ты отличный - значит, и задача как раз по мастеру.

Гравер слушал и только пожимал плечами.

- Нет, шутки в сторону! - серьезно продолжала она, усевшись поближе к Бодлевскому. - Я задумала не простую вещь: будешь благодарен! Объяснять все теперь некогда - узнаешь после... Главное - ты получше изучи почерк.

- Да зачем же все это? - недоумевал Бодлевский.

- Затем, что ты должен написать несколько слов, но написать под руку княжны так, чтоб почерк похож был... А что именно нужно писать, это я тебе сейчас же продиктую.

- Ну, а потом?

- Потом поторопись достать мне какой-нибудь вид или паспорт, под чужим именем, и свой держи наготове. Да руку-то изучи поскорее. От этого все зависит!