- Ну это еще ничего... Я пойду прикажу Петру... этот мой - не выдаст! Уж я обделаю, вы не беспокойтесь!

- Только как я пойду?.. Мне кажется, я не в силах... - с отчаянием проговорила княжна.

- Ничего, до кареты-то дойдем! - ободряла ее горничная. - Вы не сидите только, а старайтесь ходить полегоньку: ходить-то лучше, сказывают.

И она шмыгнула из комнаты отдать Петру приказание княгини.

Через десять минут княжна Чечевинская вышла на улицу в сопровождении ливрейного лакея.

- Ты, Петя, ступай себе, куда знаешь! - вполголоса сказала ему горничная, нагнавшая их за углом.

- Да куда ж я пойду? проводить велено...

- Ну, леший! не твое дело! Сказано - ступай, так и ступай!.. А через час вернись; да смотри у меня: молчок! а проврешься - так только ты меня и знал!

Лакей любезно ухмыльнулся в ответ на приказание горничной и, отстав от княжны шагов на двадцать, незаметно свернул себе в сторону, до ближайшего трактира.

- Он ушел? - спросила княжна, когда горничная поровнялась с нею, и, получив удовлетворительный ответ, тотчас же спустила на лицо густой черный вуаль.

- Я решительно не в силах идти! - сказала она, остановившись в изнеможении. - Далеко еще до кареты?

Горничная в ответ кивнула головой на угол и побежала в том же направлении.

Полчаса спустя извозчичья карета со спущенными шторами, ехавшая все время с большой осторожностью, шагом, остановилась в Свечном переулке, у ворот деревянного дома.

Княжна и горничная вошли в серенький надворный флигелек с знакомой уже читателю скромной вывеской - 'Hebamme'.

- Вам надо раздеться, сударыня, и лечь, вы так утомлены, - говорила востроносенькая женщина в белом чепце, с немецко-чистоплотной наружностью, заботливо помогая княжне скидать ее платье. - Боже мой, да вы в корсете! чуть не с криком добавила она и с выражением ужаса покачала головой.

- Что делать? надо было скрывать, - ответила Наташа. - Я уж и то все платья по ночам, тайком, понадставляла.

- Но это нехорошо, это очень нехорошо! - продолжала покачивать своим чепчиком немка.

- Скажите, может все это окончиться к вечеру? - спросила ее княжна.

- Это как бог даст, - ответила она, в затруднении, пожимая плечами.

- Но мне необходимо надо быть сегодня к вечеру дома.

- Это очень опасно...

- Что делать, но если иначе нельзя!

- Конечно, бывает иногда и так, но это очень опасно, говорю вам. Впрочем, посмотрим; может, вы еще и не в силах будете... теперь еще неизвестно... Но только вы очень рискуете, сударыня... Ваш корсет много беды тут наделал. Вы в первый раз? - спросила она.

- В первый.

- Ну, так почти наверное, что нельзя. Надо будет остаться... Вы будете слишком слабы, уж поверьте моей опытности.

- Что же мне делать! Боже мой, что делать мне!.. Это, значит, узнают... Я не скрою!.. - с отчаянием говорила княжна, ломая себе руки, тогда как сильные схватки болей донимали ее ежеминутно, еще увеличивая собою невыносимое страдание нравственное. У немки на глазах показались слезы. Она только пожала плечами и продолжала раздевать больную.

- Все бы ничего, только вот старая барыня... беспокойства много будет, если не вернемся к вечеру, - заботливо проговорила Наташа и поспешила отвернуться, чтобы скрыть невольно порывавшуюся на губы усмешку: она как будто была бы рада, если б княжна не вернулась к вечеру.

- Ну, мой грех, мой и ответ! - с решимостью проговорила княжна. - Я знаю, что надо делать. Есть у вас чернила и бумага?

Немка подала то и другое. Княжна села к столу и написала две записки: запечатав, она отдала их горничной, с приказанием отправить тотчас же на городскую почту.

- И как это вы, право, так, до последней минуты ходили! - удивлялась немка, укладывая больную в постель.

- Я ничего не знала... я думала, еще не время... Сегодня утром внезапно почувствовала, и то она мне сказала, а я и не знала бы, - ответила княжна, указав на Наташу.

Немка вышла из комнаты сделать необходимые приготовления.

- Она знает, кто я такая? - шепотом спросила княжна по-французски.

Горничная отрицательно покачала головою.

- Ты как ей сказала?

- Сказала, что вы просто так... девушка среднего круга, что надо скрыть от родных... ну, и ничего.

- Она не расспрашивала больше?

- Тридцать рублей дала в задаток, так и спрашивать не стала: 'Это нам все равно', - говорит.

- Ну, слава богу!.. Только что-то будет дома, как нынче вечером Шипонина с дочерьми приедет!.. Ведь я сказала, что к ним пойду...

- Ай, ай, как же вы это так, не подумавши! - заботливо заметила Наташа.

- Где уж тут было думать! Я себя-то не помнила! Что первое взбрело на ум, то и сказала.

- Неравно узнают, - продолжала та притворно опасаться.

- Не узнают, если письмо раньше вечера дойдет; а если и узнают, так...

Княжна на минуту остановилась в тяжелом раздумье.

- Лишь бы он любил, а до остальных... Бог с ними! Мне все равно! добавила она с глубоким и тяжелым вздохом.

Часов около шести вечера в комнате с закрытыми ставнями, сквозь щели которых слабо пробивался тонкий луч дня и сливался с матовым светом настольной лампочки, впервые раздался крик новорожденного младенца. Больная, услыхав этот первый звук жизни своего ребенка, тоже слабо, но радостно вскрикнула и, изнеможенная страданием и избытком волновавших ее чувств, тотчас же впала в легкий обморок.

IV

УДАР ФАМИЛЬНОЙ ГОРДОСТИ

Просчитав еще около часа по уходе дочери, княгиня встала с места, очень довольная собою и своими 'делами'. Она была скупа и на деньги, и на платье, и на кусок. Впрочем, приличие всегда соблюдала с отменною строгостью. Кодекс приличий и всемогущее 'que dira le monde'* властвовали над душою старухи в равномерной степени со скупостью и скопидомством. Она покорялась им всем существом своим и всем существом трепетала перед роковою силою этого страшного что скажут?.. С тем уж она родилась, те понятия всосала с молоком матери, на том воспитывалась, прожила век свой и, под конец, почти что на том и помешалась. Ее дом, ее образ жизни, образ мыслей - все это могло служить, на глаза людей и близких и посторонних, образцом безукоризнейшего приличия, и все это заставляла ее делать неизлечимая болезненная боязнь этого 'que dira le monde'. Если бы что-либо в жизни княгини хотя на шаг отступило от установленного кодекса условий и приличий, если бы хотя малейшая вина легла на ее фамильное достоинство, старуха решительно не перенесла бы этого. Для нее уже был один подобный удар в ее жизни, - удар, нанесенный ее мужем, который, увы! часто позволял себе непростительные отступления от приличии, но княгиня скрыла этот удар в сердце своем и сумела довольно удачно замаскировать его перед обществом. Впрочем, об этом еще речь впереди.

______________

* Что скажет общество? (фр.).

Это была женщина даже с замечательной силой характера. Быв уже замужем, она сильно влюбилась в одного великосветского франта, ant jaune*, как их тогда называли, блиставшего в десятых годах; но не только что ему, а, кажись, даже самой себе не призналась в этом и задавила в душе своей чувство, не дав о нем светской молве ни малейшего намека, ни малейшей догадки. Она, например, совсем не любила своего мужа, но всю жизнь осталась безукоризненно верна ему. Вы думаете - отчего? сознание долга? - нет, не столько долга, сколько боязни этого что скажут? Она не допускала, чтобы о ней, княгине Чечевинской, осмелился кто-либо заикнуться с легкой улыбкой. Она не могла представить себе без ужаса свою фамильную репутацию с каким-либо темным пятнышком; репутация ее должна была быть чиста как кристалл - того требовал кодекс условий, усвоенный ею еще с раннего