- Взяли они? - с возрастающим нетерпением допрашивала больная.

- Надо полагать, что взяли... Не выкинуть же младенца на улицу, как-то деревянно рассудила в успокоительном тоне Наташа.

- Слава тебе господи! - с восторгом прошептала больная, и слезы закапали из ее прекрасных глаз.

- Что же вы плачете? Ведь все, слава тебе господи, удалось как не надо быть лучше! - утешала ее, между тем, Наташа, стараясь показать участие, в котором, однако, более проницательный человек мог бы подметить все ту же деревянную подкладку не то что равнодушия, а какого-то скрытого недоброжелательства.

- Я не от горя, Наташа; я от радости. Я теперь почти совсем ведь счастлива... Ведь, понимаешь ли ты, я могу, буду у них видать ее... хоть издали, хоть как чужую, а все-таки видеть, знать... ведь все же лучше, чем совсем не видать-то!.. Что делать!..

Наташа равнодушно, как совершенно посторонний человек, слушала эту исповедь больной, полную и радости, и надежд, и грусти.

- Ну, а что там... у нас, дома? Не слыхала ты? - неожиданно спросила больная после минутного раздумья.

- Ничего... все, кажись, пока спокойно, - ответила с маленькой запинкой Наташа, с запинкой потому, что на самом деле было далеко не спокойно. - Да вы не тревожьтесь, - прибавила она, - авось, бог даст, все как-нибудь обойдется.

Больная раздумчиво покачала головой.

- Едва ли, Наташа!.. не верится мне что-то! - со вздохом сказала она. Уж где там обойтись!.. Мне, верно, на роду написано не знать ни покоя, ни счастья... Вот и ребенок мой в мае родился - верно, тоже весь век будет маяться, бедняжка...

- Это все одни пустяки; так только... старые люди занимаются - болтают. А то вот увидите, все перемелется - мука будет, - рассеянно заметила Наташа, как человек, которого занимают совсем посторонние и давно уже преследующие его скрытые помыслы.

Больная сначала закрыла глаза ладонями и потом махнула рукой, сделав головою такое движение, как словно хотела бы отогнать преследующую ее мысль.

- Ну, что думать об этом?.. - сказала она, стараясь обмануть самое себя как бы беззаботностью и равнодушием. - Умела сделать грех, умей и нести его!.. А вот что-то он не едет? И не пишет ничего...

- Авось, нынче заедет... Нынче-то уж, кажись бы, наверное должен был заехать!

- Да что ж он до сих-то пор ждал? зачем он до сих пор не приезжал ни разу?.. Ведь вот уж третий день сегодня, как я здесь!.. Ведь я писала ему... Он знает! - с тоскливым и недоумевающим укором спрашивала больная свою горничную, словно бы та могла ей дать какой-либо ответ на это и разрешить ее сомнения.

- Нет, уж после сегодняшнего - непременно приедет! - утешала Наташа тоном очень искусно подделанного участия.

- Дай-то бог, дай-то бог! - отвечала больная все с тем же недоверчивым покачиванием головы. - Грустно мне без него, Наташа, очень грустно!.. И что я за сумасшедшая! - продолжала она минуту спустя как бы сама с собой. - И за что я только так полюбила его! Как ведь полюбила-то! все позабыла, на все решилася!.. И за что все это? - сама не знаю... Так, как ты думаешь, Наташа, приедет? - неожиданно добавила она.

- Непременно приедет! Вот подождите, увидите сами!

- Ну, буду ждать!

Но больная тщетно прождала целый день: он не приезжал. Она мучилась, теряясь в догадках, и, конечно, всем этим страшно вредила своему положению. Наконец, к вечеру она получила письмо. От кого? - это была для нее совершенная неожиданность.

III

ТАЙНЫЙ ПРИЮТ

За три дня до описанного нами происшествия с корзинкой в кабинет старой княгини Чечевинской, одетой в траур по мужу, вошла ее дочь, княжна Анна, что вызвало на лице старухи знаки видимого неудовольствия: она терпеть не могла, чтобы кто-либо неожиданно прерывал мирное течение ее занятий. Это было утром, часов около двенадцати. Занятия старой княгини по утрам состояли в проверке приходо-расходных книг и расчетов, в перечислении наличных денег и т.п. Княгиня - если взглянуть на нее с оборотной стороны медали, то есть с той, которая, будучи сокровенной принадлежностью души, ускользает или умеет прятаться от постороннего светского глаза, - была то, что называется кулак- баба, да притом и просто-таки снабжена от матери-натуры достаточною долею скупости. Под старость, и особенно с тех пор, как покойный князь Чечевинский растратил, и растратил, по мнению княгини, самым эксцентричным образом, больше чем две трети своего состояния, эти качества в ней усилились весьма заметно. Но предаваться им она любила келейно, в кабинете, без помехи чьих бы то ни было посторонних глаз, - она старалась, чтоб не заметили ее наклонности, - и потому неудивительно, если неожиданный приход дочери вызвал на ее лице оттенок неудовольствия.

- Что тебе, - зачем ты меня беспокоишь? Ты знаешь, что я этого не люблю... - проговорила она, подвигая на лоб очки и поспешно закрыв расчетную книгу.

- Я к вам... мне надо...

- Что тебе надо?.. Ничего не надо!.. от вас только одно беспокойство...

Старухе, видимо, хотелось поскорее избавиться от постороннего лица.

- Я получила записку от Зины. Она просит меня приехать, - ответила княжна, с трудом скрывая в лице невольные знаки какой-то страшной внутренней боли.

- Зачем это?.. - возразила старуха. - Ведь они всем семейством, кажется, хотели быть к нам нынче вечером, - разве ты забыла?

- Я знаю... Но она пишет, чтоб я приезжала к ним с утра, а потом все вместе и будем к вечеру... Она очень просит - ей что-то очень нужно...

- Пустяки какие-нибудь!.. Закладывать экипаж, беспокоить людей и лошадей понапрасну - и все из-за пустяков! Как будто нельзя обождать...

- Я пешком пройду...

- Этого только и недоставало! Пешком... очень хорошо!.. Все-таки... человека беспокоить - ливрею надевать... Да куда тебе ехать? взгляни, бога ради, на тебе лица нет - так ты бледна, - прибавила она, взглянув на лицо девушки, которое действительно сквозило страшною болезненною бледностью...

- У меня голова болит немного... На воздух выйду, так и пройдет.

- Ну, хорошо, хорошо, только не беспокой меня пожалуйста; у меня бездна дел... Прикажи человеку проводить себя.

- Меня моя горничная проводит.

- Это еще что за новости? Что ты чиновница, что ли?

- Да она у меня отпросилась сегодня на целый день, так ей все равно... а человека что же беспокоить, - возразила княжна, стараясь последним своим замечанием подделаться в такт матери.

- Скажите, как велико беспокойство!.. Вздор, прикажи человеку. Ты уже одета? - спросила она, оглядывая платье дочери. - Могла бы одеть попроще что-нибудь - хоть старое траурное платье; утром ведь не к чему. (Это был тоже голос скупости.)

- На мне и то довольно простое платье, - возразила дочь.

- Ну это хорошо... бережливость никогда не мешает, - продолжая оглядывать княжну, заметила старуха. - Что это оно на тебе как будто дурно сидит?

- Нет, ничего... это вам так кажется...

- В талии как будто... что-то неловко!..

- Нет, ничего... я в корсете... оно сидит как нельзя лучше.

Талия княжны, действительно, донельзя была перетянута корсетом.

- Ну, хорошо, хорошо! только оставь меня, не мешай мне, пожалуйста, поспешила отделаться старуха и по уходе дочери сейчас же опять принялась за работу.

Вернувшись к себе в комнату, княжна в изнеможении опустилась в кресло.

- Ну что?.. как? - спросила поджидавшая ее тут горничная.

- Приказала проводить человеку... Что делать с этим, уж я и не знаю!.. - через силу отвечала княжна, очевидно подавленная каким-то большим горем.